Галина Артемьева - Колодезь с черной водой Страница 24

– У вашей дочери тяжелая степень аномалии. Но все можно поправить. Все достижимо. Главное – терпение. И без паники, – завершил Иван свой маленький доклад.

Родители поняли. Успокоились. По крайней мере, ничего, подобного первой реакции, Ивану наблюдать больше не приходилось. Отец девочки настаивал на том, чтобы Иван сделался их постоянным хирургом. Видимо, на него сильное впечатление произвел диагноз, поставленный его жене с первого взгляда. Вот специалист! Муж не разглядел, а он – только глянул и знает!

Операций прошло немало. Каждая – сродни труду ювелира. Внешне девочка выросла симпатичной, верхняя губка с едва заметным шрамиком совсем ее не портила. Но существовали другие, не видимые чужому глазу сложности. Сегодня Ивану придется хорошенько поработать, чтобы пройти очередной этап улучшения жизни Василисы.

Все прошло, как и планировалось. Ребенка увезли. Иван сел передохнуть в интервале: ему предстояло сегодня еще три операции. Он пил чай и разглядывал в телефоне фото Василисы: младенец с ращепленной губой, результаты первых коррекций. Сейчас – совсем другое дело! А будет еще лучше! Настроение его здорово поднималось при виде результатов собственного труда.

Хороший день! Он знал, что и после работы все будет у него наполнено смыслом. Пойдет в детское отделение справиться об Алеше, потом позвонит своему адвокату насчет усыновления. Потом заедет в продуктовый, накупит наконец всякой всячины, наготовит, пригласит на ужин Люшу с детьми. Хороший день, хоть и холодно, и дождь, и дни все короче. Дело совсем в другом.

Умилительная картинка

Редко в обыденной жизни Люши выдавались минуты относительного покоя. Оставаясь одна дома, она целиком погружалась в работу, а ее вечера целиком принадлежали детям. Безоговорочно. Она сама к этому стремилась. Ей нравилось играть и разговаривать с ребятами обо всем, что происходило вокруг. Сейчас, когда Алеша и Зайка подросли, они уже вполне могли, играя, обходиться без материнского участия. Главное – погрузиться в игру. Вот это время – их увлеченной возни на ковре в гостиной, возни, которой можно уже не опасаться, в которую можно уже и не вникать, становилось самым уютным отрезком дня. Люша усаживалась в массажное кресло, единственное, что осталось в ее доме от прежней жизни с первым мужем. Она выбирала программу подольше и поинтенсивнее, предаваясь собственным мыслям и лишь изредка прислушиваясь к детской болтовне.

Сегодня в голову Люши лезли всякие ненужные, лишние мысли, которые ничего не приносили, кроме пустого беспокойства. Она уселась поудобнее, и кресло принялось беззвучно колошматить ее со всех сторон.

– Вот мой единственный секс, – постановила Люша, страшно жалея себя и уходящее время самой прекрасной поры своей жизни. – Единственные объятия я получаю от массажного аппарата. Дожила! И так и будет! Хорошие времена наступили! Полно вокруг одиноких баб (а чего – не баб разве? Прежде, после тридцати если, уже или бабой называли, или старой девушкой). Ну, ладно. Раньше были войны, то да се – революции, репрессии… А сейчас откуда такое, что мужиков – раз, два и обчелся, а из этих «раз, два» – тоже ни одного, по сути, адекватного не сыскать? К тридцати уже кто спился, кто снаркоманился… Остальные – законченные эгоисты и себялюбцы, нацеленные в лучшем случае благосклонно принимать то, что будет предлагать им истосковавшаяся в одиночестве женщина. И только.

Массажный аппарат тихо и неуклонно толкал ее в спину, бил по шее, колошматил по затылку, зажимая при этом ноги. И все это вместе почему-то отгоняло унылые мысли. Люша прислушалась к голоскам детей. Они сидели на диванных подушках, разбросанных по ковру, и о чем-то вполне серьезно беседовали.

– Он мне все время говорит, что я уродина! – жаловалась Зайка. – Говорит, что я самая-самая уродина и страшила из всех девочек в группе. А если я плачу, он смеется!

– Но это же неправда, ты не уродина. Ты очень даже красавица. Сама знаешь, – рассудительно утешал Алеша. – В том году все девочки были снежинками на Новый год, а ты Царица-Зима. Уродину же не назначают быть Царицей-Зимой.

– Правда! – удивилась Зайка.

– А еще ты была Фея лета! Помнишь? Все – просто цветочки, а ты Фея! Страшилу бы Феей не назначили!

Люша внимательно, гордясь умом и рассудительностью сына, вслушивалась в детский диалог.

– А почему же он тогда обзывается? – удивилась Зайка.

– Он злой. И просто глупый, – объяснил Леша. – Ему хочется тебя обижать, чтобы ты плакала.

– А зачем? – с огромным интересом спросила сестра.

– Злые любят, когда другие плачут, – последовал ответ.

Некоторое время дети молчали.

Люша даже успела подумать, насколько простое и верное объяснение дал ее сын. Да, именно так. Злые любят делать больно и наслаждаются, когда видят, что им это удалось. Что же делать? Надо бы подсказать Зайке, чтобы сдерживалась, не плакала, не доставляла удовольствия своему обидчику. Но что-то остановило Люшу. Она почувствовала, что нельзя влезать в этот разговор, который был начат без нее. Надо же! У них свои темы, которые им хочется уже обсуждать друг с другом, без нее. Они будут нуждаться в ней всю оставшуюся жизнь, как она нуждается в своей дорогой мамуле, но не во все станут посвящать. Это справедливо?

– А хочешь, – услышала она твердый голосок сына. – Хочешь я его напугаю?

– Как? – жадно спросила Зайка.

– Приду к вам в группу, позову его в раздевалку и буду ему рассказывать ужасные, страшные истории. Ну, про зомби, например. Или про вампиров. Что-нибудь просто невыносимо ужасное. Знаешь, такое, что он послушает-послушает, а потом заплачет и скажет: «Мне страшно. Можно, я уйду?» – увлеченно развивал план страшной мести старший брат.

Люша восхитилась услышанным. В Лешике начисто отсутствовало агрессивное начало. Вот ведь план! Другой бы сказал: позову твоего обидчика и ка-ак дам ему! А у ее сына возник план эмоционального воздействия. Он даже не собирался напрямую запугивать противника! Только рассказывать страшное, чтобы тот не выдержал и сдался! Тонкая месть! Только вот – действенная ли?

Кресло продолжало свою работу, выбивая из Люши, как из пыльного ковра, всякие лишние мысли и тревоги. Она какое-то время словно любовалась со стороны умилительной картинкой их уютного семейного вечера: умытые румяные дети на ярких подушках, разбросанных на ковре, прекрасная молодая мать, слегка утомленно, но нежно взирающая на них из глубины мягкого кожаного кресла, за окном дождливая осень, листопад, но в доме тепло, уютно, надежно. Это ее мир. Она его создала, выстрадала. Она готова отдать этому устроенному ею миру всю себя без остатка: все годы жизни, все надежды на личное счастье. Пусть будет так, как сейчас. Не лучше. И не хуже. Именно так.