Майкл Корда - Идеальная пара Страница 24

Фелисия не забыла ощущение, которое она испытала, когда он вошел в нее, мгновенно вызвав в ней, после стольких дней ожидания этого момента, ни с чем не сравнимую волну наслаждения, заставившую ее изогнуться и задрожать всем телом. Он тоже быстро достиг удовлетворения, но не раньше нее, и вместо того, чтобы оставить ее и отдохнуть, опустился у дивана на колени, начал целовать ей бедра, живот, расстегнул на ней подвязки и, стянув чулки, забросил их в дальний угол комнаты, потом повернулся к ней и вновь вошел в нее, на этот раз не спеша, зажимая ей рот рукой, когда она стала слишком громко стонать от удовольствия. Потом она предложила вернуться в гостиницу, где, по крайней мере, им было бы удобно.

– Мне не нужны удобства! – отрывисто сказал он, и, честно сказать, ей они тоже были не нужны. Она получила его, как и обещала себе, и он оказался именно таким, каким она его себе представляла.

Сейчас только от одного воспоминания она почувствовала влажность между ног и рассердилась. Как могло случиться, что он перестал ее хотеть? И почему? Но если такое произошло, то почему она хочет его так же сильно, как прежде? Это показалось ей несправедливым, даже бессмысленным, будто у нее забрали единственное в жизни, что имело для нее значение.

Фелисия запахнула халат и подошла к окну. Сверху она видела Робби и Рэнди, сидящих бок о бок на дальней стороне бассейна, увлеченных беседой.

Она вздохнула и, держа стакан с выпивкой в руке, отправилась принимать ванну, чтобы приготовиться к обеду – опять же – с Бруксами.

Война, решила она, внесла бы в их жизнь какие-то перемены, если бы им удалось вернуться домой.

Сцена пятая

– Смотри, как ей весело. Чего тебе еще надо!

Роберт Вейн пожал плечами. Он хотел, чтобы Фелисии было весело, и ей несомненно действительно было весело, но его не покидала мысль, не слишком ли она веселилась? Он не мог не заметить, что всякий раз, когда официант проносил мимо нее поднос с шампанским, она брала себе полный бокал.

Фелисия очень старалась, чтобы вечер удался, и Вейн отчаянно хотел, чтобы все получилось, как она задумала. В городе, где было нормой выставлять все напоказ, ей удалось продемонстрировать редкий пример хорошего вкуса во всем, начиная с себя. Она была одета в длинное вечернее платье из черных кружев, оставлявшее открытыми ее красивые плечи, платье, которое сшил для нее в Париже перед войной сам Молинью; оно было столь элегантным в своей простоте, что все другие женщины рядом с Фелисией выглядели безвкусно и излишне разодетыми. Большинство голливудских приемов, какими бы шикарными они ни казались со страниц журнала «Лайф», были скучными – мужчины сразу же усаживались где-нибудь, чтобы поговорить о делах, а женщины собирались группками, чтобы посплетничать и пожаловаться на своих мужей. Фелисия решила нарушить эту традицию.

Силой своей энергии и очарования ей удалось заставить гостей не разбредаться – и даже заставить их танцевать, что было весьма непросто в городе, где умение танцевать было доходной профессией.

Она сама танцевала с Си Кригером, с Лео Стоуном, с Рэнди Бруксом и Аароном Даймондом. К удивлению Вейна, она даже протанцевала танго с доктором Фогелем. Большая палатка на лужайке, заполненная цветами, миниатюрными апельсиновыми деревьями и экзотическими кустарниками, выглядела как викторианская оранжерея. Рэнди нашел двух молодых людей, которые закрыли парусиновый потолок зелеными ветками, прикрепив к ним фрукты, цветы и искусственных птиц с ярким оперением, так что при свете свечей казалось, что находишься в волшебном лесу. Здесь был «весь Голливуд»: звезды, продюсеры, режиссеры, даже главы киностудий, частично по причине того, что своим отказом присутствовать на приеме в честь Рэнди Брукса они боялись обидеть Натали и ее отца, частично из любопытства, чтобы собственными глазами увидеть, что же все-таки происходит между Робби Вейном и Фелисией Лайл.

– Замечательный вечер, – заметил Брукс. – Все пришли. Все прекрасно проводят время. Вы получите самые хвалебные отзывы. Вот увидишь – завтра утром Фелисию завалят предложениями сниматься.

Вейн бросил взгляд на мелькавшую среди танцующих Фелисию.

– Я заметил, что Марти Куика здесь нет, – сказал он.

– Я же говорил тебе: Марти в Нью-Йорке. Если хочешь знать мое мнение, это даже к лучшему. Слушай, потанцуй с Лисией. Все ведь только этого и ждут.

Он прав, подумал Вейн, стараясь избавиться от терзавшего его беспокойства. Нельзя было сказать, что он не любил вечеринок – он их любил, – но здесь все казалось ему фальшивым. Здесь не было его друзей, да и сам он хотел бы находиться в другом месте. В Англии его заклеймили бы позором за организацию такого роскошного приема в то время, когда его соотечественники готовились к вторжению немцев, которого ожидали в любой момент.

Английские газеты уже публиковали обличительные статьи о нем, замечая, что он наслаждается жизнью кинозвезды в Калифорнии, когда его коллеги «вносят свой вклад» в оборону страны. «Дейли экспресс» напечатала его фотографию в шезлонге возле бассейна рядом со снимком Тоби Идена в военной форме, с трубкой в зубах, прислонившегося к пропеллеру своего самолета. В «Дейли миррор» появилась карикатура на него в образе Нерона, взирающего на горящий Лондон, а рядом с ним – Фелисия, изображенная в образе Поппеи.

Голливудские корреспонденты английских газет постоянно посылали в свои редакции обличительные материалы о жизни «британской колонии» в Лос-Анджелесе, и имя Вейна, как и имя Фелисии, занимало в них не последнее место.

Если эта вечеринка и заставляла Вейна чувствовать вину перед своей страной, то в гораздо большей степени он чувствовал себя виноватым перед Фелисией. Несмотря на все его благие намерения проводить больше времени с ней, его жизнь определялась жестким графиком съемок. Каждый день ровно в шесть часов утра студийная машина увозила его, и он до позднего вечера не возвращался домой. А те немногие часы, когда он не работал на съемочной площадке, он проводил в небе над аэродромом Бербанк, делая над летным полем круг за кругом, отчаянно сжимая ручку управления. Полеты не доставляли ему никакого удовольствия. Он лишь постоянно ощущал тревогу, вроде той, что возникала на сцене, когда ему приходилось играть трудную роль, не зная твердо свои слова.

Каждый день он пытался выкроить время для Фелисии, и всякий раз у него ничего не получалось. По ночам он засыпал как убитый, расплачиваясь усталостью за сложный грим, который он выбрал для своей роли. Он никогда не нарушал своей привычки полностью менять свою внешность в каждой роли, и чем хуже была роль, тем старательнее он скрывался за накладными носами, париками, гримом, как будто не хотел, чтобы его узнали. Каждое утро он часами сидел перед зеркалом, превращая себя в своего героя, а каждый вечер ему приходилось слой за слоем снимать грим – эта процедура заставляла его задерживаться на студии, когда съемочная группа уже ушла.