Одержимость шейха - Миша Рейн Страница 25

Скоро, пообещал я себе, прежде чем развернулся и направился к машине. Умом я понимал, что время до совершения сделки мне пойдет только на пользу. Я должен был остыть и уже с холодным разумом подойти к нашему знакомству. И я надеялся, что ее адаптация к новым условиям и моим уродствам не займет вечность. Мое дикое неукротимое сердце не выдержало бы этого. Оно желало обладать этой девушкой целиком и полностью с самой первой встречи.

Но люди Ибн Аль-Мактума нанесли мне удар самым болезненным способом, забрав жизни моих людей и ее. Девушку с огненными волосами.

Машина, которая везла Джансу, не успела доехать до переправы в назначенное время. Так же, как и две сопровождающие их следом. Я не придал этому значения, зная, что на мои земли не сунется ни один шакал. Поэтому и решил дать им время, еще час, пока сам все это время старался заглушить в груди разливающуюся кислоту от нехорошего предчувствия.

Но стоило понять, что ошибся, погнал своего коня во весь опор до места, где золотые пески были пропитаны кровью моих людей, а все, что осталось от огненной девушки — платок, зацепившийся за разбитое окно джипа.

В тот же миг гнев и паника вцепились в мое горло, пытаясь удушить меня и утащить на дно агонии, пока я перерывал горячий песок голыми руками, снова и снова ища ее хрупкое безжизненное тело. А когда нигде не нашел, взревел чистой болью и упал на колени, позволив кровожадному зверю пробудиться во мне.

Лучше бы она умерла. Потому что знал, что сам убью, если она достанется чужому.

И как только вышел на след ублюдков, забравших мое, уже знал, что перережу глотку каждому. Утоплю свою горечь в крови врага и заставлю их выпить ее вместо последнего вздоха.

Только Зураб не обрадовался, что эти самые следы привели нас на земли Амира Ибн Аль-Мактума. Он молил меня не совершать из-за какой-то девки того, что повлечет за собой войну и смерти ни в чем неповинных людей. Считал ее пустым местом, а я за эти слова желал вырвать его сердце голыми руками и скормить стервятникам. Он не имел права указывать мне. Не имел права лезть ко мне в душу. Не смел решать, что мне делать с моей собственностью. Все, что принадлежит мне, моим и останется. Живым или мертвым, но моим.

Так было, есть и будет. Таков я.

Годами я строил себя на костях людей, пытающихся свергнуть меня, растерзать, убить. А этого хотели многие, ибо не было равных мне и моей армии ни в бою, ни в законах, которые я устанавливал сам на землях, что с каждым годом захватывала моя армия.

Поэтому никакие уговоры паша не возымели власти над разгорающейся яростью, жгутом скручивающей все мои внутренности.

Я желал возмездия. Пролития вражеской крови. А когда увидел жирную падаль на ней… Обезумел, всадив кинжал в его лысую голову.

А потом я увидел ее. Дрожащую. В крови. Напуганную. Бесстрашно глядящую своими глазищами прямо мне в душу. Так, как никто и никогда не смел. А она смотрела и умоляла меня не причинять ей боли. И я позволял ей это, хотя знал, что девчонка потеряла это право, как и право стать моей женой.

Теперь она стала грязью.

Мое сердцебиение эхом отдавалось в ушах. Я желал ошибиться, что не она это. Но даже до того, как спросил ее имя, я понимал, что пытался обмануть свой затуманенный злостью мозг.

Это была она.

А стоило услышать шелест ее тихого голоса, ощутить пальцами нежность персиковой кожи, как болью пронзило каждый потайной угол моей души. Потому что, несмотря на то, что она была испорчена, прилюдно помечена другим, опозорена и недостойна моего снисхождения, я все равно желал проклятую огненную ведьму.

Желал, чтобы смотрела мне в глаза, околдовывала зелёным пламенем нефритов. Желал услышать свое имя из алых полных губ, мягкость которых сводила меня с ума. Она превращала меня в демона, разрушающего все мои жизненные принципы. Прекрасная во всем. Горящая жизнью.

Вот только вопреки всем своим устоям я был готов повалить ее прямо в кровь врага и доказать всем, что она моя. Клеймить ее своим запахом, укусами, что вспыхнули бы синим заревом на нежной коже. Чтобы за версту твари чуяли, кому она принадлежит. Но я был горд и жесток, как мой отец. Слабость была мне чужда. И все же я проявил снисхождение, накинув свой плащ на дрожащее тело, сжавшееся у моих ног.

Из груди вырывается полустон.

Я знал, что когда-нибудь погублю себя в погоне за этой женщиной, но остановиться уже не мог.

Каждый раз вместо того, чтобы высечь ее плетью, я причинял боль себе или кому-либо другому, желающему причинить вред ей. Из-за чужестранки готов был глотки перерезать людям, годами служившим мне верой и правдой. Но непокорность Джансу подогревала во мне надежду, что я ошибся. И на какое-то мгновение я позволил себе так считать. Огородил ее ото всех, выделил покои, лучшие шелка и драгоценности. Пригласил ее на хальвет, где ее танец вскружил мне голову, а той же ночью нашел ее в кровати со своим братом…

Глава 13. Джафар

Глазами гипнотизирую представшую передо мной картину, сожалея о том, что не могу взглядом выдернуть позвоночник брата, который вторгся бедрами между ее ног, ест ее стоны, слизывает, как ликер, ее вкус, вынуждая меня сгорать заживо от нарастающего гнева.

Любого другого бы уничтожил в тот же миг, шею бы свернул. Но вместо этого я сажусь напротив и наблюдаю, как мой брат трогает то, что принадлежит мне, прежде чем прихожу в напряжение, когда он переворачивает ее и впивается в сочные бедра своими руками. А рыжая дрянь в ответ хватается за него, прижимаясь к его паху, как последняя потаскуха.

— Вот как мы поступим, — сдавленно шепчет Фейсал, привлекая мое внимание, но я будто не слышу его, только смотрю, как он жадно сминает ладонями ее тело под платьем. — Ты отдашь мне то, чего меня лишила