Эм + Эш. Книга 1 (СИ) - Шолохова Елена Страница 27

Стас буркнул что-то нечленораздельное, но только когда Шаламов с подругой и остальные парни из их класса ушли. Девчонки тоже приуныли, да и мне эта парочка подпортила настроение. Прозвенел звонок, и мы лениво поплелись на физику.

— Эта Шестачиха носится за ним как собачка, — зло процедила Светка, когда мы поднимались по лестнице. — Смотреть противно.

— Ага, прям на шею вешается, фу, — подхватила Куклина.

— И он тоже хорош, как телок на верёвочке. Куда она его потянет, туда и топает, — не унималась Черникова.

Наташка Капитонова тоже хотела что-то добавить, но на полуслове осеклась. Я подняла глаза и увидела, что впереди, на верхней площадке стоял Шаламов. И конечно, он всё слышал! Чёрт!

Он ничего не сказал, но смерил нас таким взглядом, что я готова была сквозь землю провалиться. Так неудобно! Так стыдно! Ну на этот раз смутилась хоть не я одна. Мы быстро и молча проскользнули мимо него в коридор второго этажа. Переглянулись — и у всех были такие лица! Особенно у Светки, она прямо пятнами розовыми пошла. Да я и сама не лучше — сразу зарделась как маков цвет. Физичка на нас грозно цыкнула за то, что мы пришли после звонка.

— Думаешь, он слышал? — зашептала Светка, как только мы сели за парту.

Я кивнула.

— Блииин, — она уронила голову на вытянутые руки.

— Черникова, поспать пришла? — дёрнула её физичка. — Иди к доске, ответишь домашний параграф и можешь спать дальше.

Шулейко издал смешок, Светка, передразнив его, поплелась к доске. Физичка, на Светкину беду, пребывала явно не в духе и принялась гонять её по параграфу. Сыпала вопросами и совсем не давала времени подумать.

— Как называется произведение постоянной Больцмана и постоянной Авогадро?

Светка бросила на меня умоляющий взгляд. Я зашептала:

— Универсальная газовая постоянная.

Светка повторила, благо слух у неё оказался лучше, чем у физички.

— Возьми мел, запиши уравнение… Как мы, кстати, обозначаем универсальную газовую постоянную?

У доски Светка совсем потерялась, и физичка влепила ей тройку.

— Ты спасибо скажи, Черникова, что не двойку. Вообще, ты и на тройку не знаешь, зато на уроках спишь.

Четвёртый урок тоже был напряжённый — география. Не в предмете дело, естественно, а в географичке, Валентине Матвеевне. Мама называет её Сталиным в юбке, а ученики — Фюрером, потому что Валентину Матвеевну у нас боятся до икоты, причём все, с пятого по одиннадцатый класс, и на урок к ней идём, как на децимацию. Я даже не понимаю, если честно, этот феномен. Она ведь никогда ни на кого не повышала голоса, просто взирала хмуро на класс, а мы сидели и цепенели под её взглядом. Никто сроду не осмеливался пошевелиться или издать посторонний звук на её уроках. Выражение «гробовая тишина» — это как раз про уроки географии. Естественно, никто из нас и помыслить не мог, чтобы не выучить домашнее задание, даже распоследний двоечник готовился к её уроку. И в общем-то, в плане оценок она не свирепствовала. Почти всегда, если вызывала к доске, ставила пятёрки. Хотя бойко у неё почти никто не отвечал — от страха запинались. Но она не цеплялась и не придиралась.

Самое трудное было высидеть сорок минут абсолютно безмолвно и неподвижно, не сводя с неё взгляда. А выходя из кабинета географии, все как один облегчённо выдыхали. Иногда Валентина Матвеевна шутила. И все смеялись, но не по-настоящему, а робко и тихонечко. Как бы показывали, что да, она пошутила смешно, её шутку оценили, но на самом деле в таком напряжении смеяться от души как-то не тянуло.

Сегодня мы, по обыкновению, сидели как статуи, едва дыша, когда дверь в кабинет географии распахнулась и всунулся Шаламов.

— Я тут, — говорит, — на прошлом уроке кое-что забыл. Заберу?

— Нет, — отрезала географичка, уже явно рассерженная его бесцеремонным вторжением.

Но Шаламов её как не услышал — прошёл к парте Капитоновой, наклонился, подобрал какой-то бело-голубой пакет и невозмутимо направился к дверям. У нас случился шок. И у Валентины Матвеевны, по-моему, тоже. От такой наглости она даже не сразу нашлась, что сказать. А пока собиралась с мыслями, он уже скрылся за дверью. Он что, камикадзе? Она ведь и в их классе ведёт. Вряд ли ему эта выходка сойдёт с рук.

Самое обидное, что разозлил её он, а отрывалась она потом на нас. Так что из кабинета географии мы выползли еле живые. Хорошо хоть это был последний урок.

В гардеробе, как всегда, толпился народ. Некоторые пытались встать в очередь, другие лезли к окошку напролом. Шестакова, например, из таких. Мы со Светкой стояли в сторонке и молча взирали, как она расталкивает всех локтями. Добыв пальто, она подошла к подоконнику, на котором стоял тот самый пакет, бело-голубой, из-за которого нас потом весь урок терзала Валентина Матвеевна.

Шестакова достала из него шарф, намотала вокруг шеи и довольная упорхала.

— Вот коза! — процедила Светка, испепеляя взглядом её спину.

— Угу, — поддакнула я. У меня окончательно испортилось настроение, даже мелькнула мысль: «Может, ну его, этот бал, к чёрту?». Наверное, я бы и не пошла, зачем лишний раз расстраиваться? Но это дурацкое выступление, хочешь — не хочешь, обязывало быть. А подвести всех я не могла.

Хоть я и зареклась краситься, но тут не удержалась. Всё-таки бал, всё-таки мне на сцене выступать, неохота выглядеть замухрышкой. Только на этот раз я решила больше не пытаться самой, а попросила маму сделать мне макияж, она как раз на обед между сменами домой прибежала. Мама согласилась, хотя и высказала, что «не одобряет, потому что нет ничего красивее естественности и юности». Но затем вошла во вкус и помимо макияжа ещё и брови мне «оформила». Боль, кстати, адская! Но оно того стоило! Теперь брови стали идеальными, прямо как будто нарисованные чёрным карандашом. В придачу она дала поносить свои золотые серёжки с изумрудами вместо привычных гвоздиков. Ну а с платьем мне неожиданно подфартило.

Сначала я планировала надеть шерстяное, тёмно-зелёное с ажуром по подолу. Оно симпатичное, но, правда, не слишком праздничное. И я его уже надевала на какой-то вечер. Потом мама предложила мне выбрать любую из своих блузок, но они у неё строгие, да и в школе все их на ней видели. Сразу поймут, что я в мамино вырядилась. Светка тоже решила подключиться к созданию моего образа.

Позвонила вдруг:

— Забегай ко мне, подберём тебе что-нибудь, а то я тебя знаю… Не обижайся, у тебя нормальные вещи, но какие-то будничные. А я хочу, чтобы мы сияли.

Светкина мать работала заведующей в Химкинском универсаме, так что Светка могла при желании сиять каждый день. Столько шмоток, как у неё, ни у кого не было. Разве что у Ирмы, моей тёти. Но та на алтарь моды готова положить что угодно. Она вообще человек очень вольных взглядов. Даже трудно представить, что они с отцом — родные брат и сестра. Таких разных людей, просто диаметрально противоположных, я ещё не встречала.

Светке я, разумеется, отказала. Нищенка я, что ли, чужое носить?

И как раз, когда мама ушла, позвонила моя тётушка-модница. Вообще-то, тётей она запретила себя называть, только по имени, только Ирмой, и никак иначе. Как будто приставка «тётя» накидывала ей десяток-другой лишних лет.

— Слушай, Миля, у меня такое платьице для тебя есть, умереть — не встать. Ни у кого такого нет. Честно говоря, мне его один друг привёз. Из самого Парижа, между прочим. А оно мне, чёрт возьми, малое оказалось. Жалко, хоть плачь. Будет время — забегай, померишь. Если подойдёт, отдам тебе. А нет — продам. Но думаю, что должно подойти.

Я ушам не поверила — вот так удача. Все самые классные вещи, что у меня есть, подарила именно Ирма. Если б не она, я бы ходила как монашка. И вкус у неё хороший, что бы там мама про неё ни говорила. Так что если Ирма говорит «умереть-не встать», значит, платье стоящее.

— Ирма, а можно прямо сейчас? А то у меня сегодня в школе дискотека.

— О, как я вовремя, — хохотнула Ирма. — Тогда жду.

Ирма жила в Химках, а до начала вечера оставалось чуть меньше трёх часов.