Белва Плейн - Благословение Страница 27

Продавщица бросила взгляд на старенькое пальто Дженни, которое едва застегивалось на ее животе.

– Это дорогая шапочка, там ручная вышивка.

– Ничего страшного.

Горькая мысль возникла у нее. Самое лучшее – а почему бы и нет? – для внука Мендесов. Она подавила эту мысль. Противно, Дженни, и недостойно тебя.

В своей комнате в тот вечер она долго рассматривала в зеркало свое отражение. Достанутся ли ребенку какие-нибудь ее черты? Лицо может быть круглым, как у нее, или продолговатым, как у ее матери; у него могут быть опаловые глаза, как у Питера, или – не дай Бог – узкие, как у его матери.

Потом она начала писать записку.

«Дорогое дитя!

Я надеюсь, что родители, вырастившие тебя, отдадут тебе это письмо, когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы понять все. Мать, которая родила тебя, и… – она начала писать было «мужчина», но потом изменила решение и написала —… мальчик, который был твоим отцом, – люди хорошие, но глупые, каким, надеюсь, не будешь ты. Мы были слишком молоды, чтобы ты вошел в нашу жизнь. Может, мы были эгоистичными тоже, желая, чтобы не нарушились наши планы. Некоторые настаивали, чтобы я избавилась от тебя, сделала аборт, но я не смогла сделать этого. Ты уже развивался, и я должна была позволить тебе вырасти. Я должна была разрешить тебе иметь свою собственную жизнь. Надеюсь всем сердцем, что она у тебя будет прекрасной. Я отдаю тебя замечательным людям, которые хотят иметь тебя и сделают для тебя гораздо больше, чем могу я. Надеюсь, ты поймешь, что я делаю это из любви к тебе, хотя, может быть, это и не похоже на любовь. Но это так, поверь мне, моя дочь или мой сын. Это так»

Затем, не подписав записку, она положила ее на вышитую шапочку, завернула сверток и завязала ленточку.

Ее взяли в середине ночи. Роды были скорыми. Незадолго до рассвета, после четырех часов боли, которая становилась все сильнее и сильнее, а потом стала совершенно нестерпимой и нечеловеческой, так что она искусала в кровь свои губы и в бессилии опустила вспотевшие руки на кровать, она ощутила последний ужасный толчок. Затем вдруг наступило облегчение и покой. Лежа на кровати и наслаждаясь покоем, она услышала крик, похожий на жалобный плач, и потом где-то за ее головой какой-то отдаленный голос сказал:

– Это девочка, чудесная девочка, Дженни. Три килограмма двести граммов.

Приподнявшись на локте и ощущая неимоверную усталость, она увидела неясный расплывшийся образ: медсестра или доктор, кто-то в белом, завернули что-то в одеяло и унесли его.

– У нее есть все, что должно быть? – прошептала Дженни.

– Все, что она должна иметь. Десять пальцев на руках, десять на ногах и хорошие легкие. Ты слышала ее крик.

– Все в порядке?

– Все. Она чудесная. Ты хорошо потрудилась, Дженни.

Она вернулась домой. Она взяла из банка деньги Мендесов, более четырех тысяч долларов, потратив только пять сотен. В какое-то мгновение она подумала о том, чтобы вернуть оставшуюся сумму, написав вежливое, холодное письмо, чтобы выразить свою независимость и презрение. Но потом она подумала об этом еще и еще раз. Будь практичной! Мама всегда учила ее этому, и кое-что все-таки осталось. Деньги помогут ей поступить на юридический факультет. Этим летом, да и каждое следующее лето, ей придется работать, чтобы откладывать немного денег. Ее сбережения, да и то немногое, что может дать ей отец, дадут ей возможность пробиться. Она должна пробиться. Именно этого она хотела сейчас больше всего на свете.

Она вернулась домой на автобусе, потому что это было дешевле всего. Сейчас, в ноябре, она ехала два дня по холоду, проезжала по темным улицам быстро мелькавших городов и снова по шоссе; мимо ветвистых мокрых деревьев, придорожного мусора и ржавых оград.

Вдруг в пространстве между ветхими жилищами она увидела силуэты двух лошадей, мелькнувших за изгородью. Одна вскинула свою прекрасную черную голову и побежала, за ней последовала другая, и они обе скакали по полю вдоль старой полуразвалившейся ограды.

«Я запомню это», – подумала она. Это один из странных незначительных эпизодов, который останется у нее в памяти. Возможно, это предзнаменование.

Дома все шло своим чередом, как и всегда. Ее история была хорошо отрепетирована и принята безоговорочно.

– Хорошо, что ты снова будешь ближе к дому, – сказал папа.

– Может, мы не будем часто видеть тебя, но приятно осознавать, что ты всего в паре часов отсюда, – добавила мама.

Папа заметил, что Дженни похудела, и мама подтвердила это, но что делать с этими девчонками? Все они хотят быть тонкими, как тростинки.

– Наша дочь учится в колледже; Господь, благослови ее. Только одно беспокоит меня. Ты порвала с Питером, не так ли? Ты нашла кого-нибудь еще?

– Да по первому вопросу, и нет по второму. У меня еще много времени впереди, мама. Не надо торопить меня. – Дженни улыбнулась им. Эта улыбка должна была говорить: посмотрите, как я молода и беспечна!

– Кто тебя торопит? Мне просто интересно.

– Ну, а я просто не люблю его больше. Если он даже позвонит, скажи ему, что меня нет. Скажи ему, что я уехала в Мексику или Афганистан.

Питер не звонил, но он снова написал, спрашивая, почему она не ответила на последнее его письмо. Она еще раз перечитала это письмо. В чем дело, – спрашивал он. Неужели она отвергает его? Он интересовался ее здоровьем. Он любил ее. И очень сожалел, что не вернется больше в колледж Пенсильвании, хотя надеялся приехать на север во время рождественской недели. Но он ничего не говорил о будущем.

Достаточно потрачено дорогого времени и выслушано дорогих обещаний! Все было слишком по-детски беспомощным, если так закончилось. А в кровати она утыкалась головой в тугой матрац, пытаясь удержаться от слез; она не хотела, чтобы утром ее видели с заплаканными глазами.

Постепенно ее отчаяние стало ослабевать, и она почувствовала, как ею овладевает тупая злость. Он никогда даже не спросил о ребенке, только о ее здоровье, словно она просто болела или перенесла хирургическую операцию. Нет, Мендесы не хотели слышать о ребенке, это было ясно. И они прочистили мозги своему сыну, заставили его подчиниться. Бедный, слабый Питер. И бедный ребенок…

Но ребенок не был бедным, напомнила она себе. О нем заботились, его любили, его нянчили где-то на неизвестном Западе. Дженни взглянула на глобус, который стоял на столе в ее комнате еще со школьных времен. Запад был обширным. В Сан-Диего росли пальмы и шумел океан. Горы и снега окружали Солт-Лейк-Сити. А Портленд? Они называли его Городом Роз. Как чудесно было думать, что ребенок растет в местечке с таким красивым названием.

Однажды, листок за листком, она разорвала на клочки все письма Питера, убрала подальше все, что он когда-то дарил ей, и села за стол. Написав ему прощальное письмо, она сама была удивлена, что даже ни в чем не упрекнула его. Она ничего не сказала о ребенке: раз он так явно боялся спрашивать, он и не заслуживал, чтобы что-то знать.