Линда Грант - Все еще здесь Страница 28

Мой Иззи. Руки в карманах — вызывающе мужская поза, энергичный излом колена, сигара в сильных губах. Как я хочу ощутить в себе его викторианское орудие! Как хочу, чтобы он взял меня, быстро и грубо, прямо на этих цепях! Ни один массажист, ни один лыжный инструктор, ни один тренер по теннису не разожжет во мне такой огонь, как Иззи; в нем я чувствую равного себе. Мужчина, возводивший из камня и стали новый мир, — мне он под стать.

Не все у Иззи выходило гладко. Строительство «Великого Востока» шло трудно. Воображение Брунела унесло его далеко за пределы реальных технических мощностей середины девятнадцатого века; чертовы моторы просто не давали мощности, которая ему требовалась. Мало того — компания навязала ему помощника по фамилии Расселл. Наверное, каждому художнику хоть раз в жизни хочется убить заказчика. При постройке корабля творилось черт-те что: дурное руководство, слухи, интриги, денежные проблемы, никакого контроля за качеством; и только благодаря неистощимому упорству Иззи судно вообще вышло из верфей. Но при спуске на воду произошла катастрофа: якорная цепь — та самая, что на снимке, — сорвалась и убила нескольких человек. Скандал в прессе, публичное унижение. Иззи этого не пережил. А было-то ему всего пятьдесят три года.

Он приходит ко мне по ночам, невысокий плотный инженер с сигарой во рту, уже полтораста лет лежащий в могиле. Я снимаю с него шляпу, откладываю сигару, расстегиваю на нем сюртук, расшнуровываю ботинки, стягиваю с усталых ног узкие, по моде столетней давности, брюки. Он очень устал: засыпает, едва голова его касается подушки. И, пока он спит, я беру его член в ладонь, провожу пальцами по длинной темной вене. Не просыпаясь, он нащупывает мою грудь; я чувствую его возбуждение; вот он открывает глаза, и мы целуемся. Я ласкаю его ртом, а потом он входит в меня, яростно и резко, впиваясь зубами мне в шею; голова его лежит у меня на плече, и я вижу на лысине капельки пота. Оба мы кончаем, каждый в свой черед (он ждет меня); а потом он откидывается на подушку, сшитую через полтораста лет после его смерти, я протягиваю ему сигару и пепельницу, и он курит молча, размышляя о гудронированных дорогах, виадуках, акведуках, о моторах, которые со временем заменят лошадей; и я говорю ему: «Послушай, Иззи, хочешь знать, как построить машину, которая сможет летать?» Я рассказываю ему о домах, пронизанных проводами, о невидимых кабелях в толще стен, об электричестве, дающем нам тепло и свет, — достижениях нашего века, которых он не дождался. «Все дело в энергии, Иззи, — говорю я ему. — Мир мчится все быстрее, мы обгоняем сами себя; а теперь докажи, что энергии у тебя хватает, — возьми меня еще раз».

Я кончаю сильно и ярко, как всегда, когда мечтаю об Иззи; потом принимаю душ, одеваюсь и, поймав взглядом свое отражение в зеркале, вижу там стареющую женщину с раздавшимися бедрами и такими же, как у старухи матери, обвисшими складками кожи на руках. И думаю: кого ты обманываешь, Алике? Я и сама-то себе отвратительна — чего уж мечтать, что на меня позарится кто-то другой. Груди у меня обвисли, на них сильно проступают вены. Ареолы сморщились, вокруг сосков торчат редкие волосинки. Волосы на лобке седеют. В прошлом году месячные у меня приходили всего семь раз. Эстроген уходит из моего тела, испаряется, как вода на солнце, и я остаюсь сухой, безводной, бесплодной пустыней. Влагалище мое пересыхает, как речное русло, покинутое потоком. Кожа обвисает унылыми складками. Хватит дурачить себя: Джозеф Шилдс, привлекательный мужчина, от которого ни одна молоденькая не откажется, на меня лишний раз и не взглянет.

Некоторые мои подруги считают, что в нашем возрасте самое время принять обет целомудрия. Но как я могу остаться без секса? Я, Алике Ребик, в двадцать лет поклявшаяся, что никогда и ни в чем не стану себе отказывать?

Никогда, говорила я себе, никогда я не стану потакать ничьим желаниям, кроме своих собственных. Никогда не стану отдавать больше, чем получаю (правда, получать я собиралась изрядно). Никогда не стану умерщвлять плоть — ни воздержанием, ни модными кнутами и наручниками. «Все эти разговоры о сексе сильно преувеличены», — говорит кое-кто из моих подруг. О, только не для меня! Для меня секс всегда был высшим наслаждением. Кончала я легко и быстро, не знала проблем с оргазмом, не выискивала подходящих поз и не копалась в книжках типа «Радости секса». Все, что знаю, я изобрела сама. В двадцать один год, без всякого опыта в этой области, не зная даже слова «фелляция», вдруг спросила себя: а что почувствует член, если погрузить его в другое влажное местечко? Ему понравилось; еще больше понравилось мне. С тех пор тело мужчины стало для меня одной большой эрогенной зоной: внутренний изгиб локтя, колени, затылок (когда касаются моего затылка, я впадаю в экстаз, как будто именно на это место положил руку, создавая меня, божественный Творец — в которого я, конечно, не верю); анус, ямочка на подбородке, нежная кожа под ногтями, до которой можно добраться только языком. Но — с платным любовником?..

Женщины — не для меня. Я человек вагинальный, мне нравится чувствовать внутри себя мужской член. Не отрицаю, иной раз могу ощутить возбуждение при виде женской груди, и вообще женские фигурки бывают порой очень соблазнительны, но, по совести сказать, глядя на женщину, я вижу не фигуру, а одежду, прическу, макияж и думаю: «Не попробовать ли такую же помаду?» — или: «Боже, какая морщинистая шея — а ведь и у меня скоро такая же будет».

Я сижу у окна с газетой на коленях, и с моря доносятся порывы холодного ветра — со стороны Ирландии надвигается циклон. И вспоминаю Италию, отель на Капри, где я пила prosecco т впервые в жизни читала Овидиевы «Метаморфозы» — о фракиянках, которых Вакх в наказание за убийство Орфея превратил в дубы. Ноги их вросли в землю, руки стали ветвями, пышные волосы — листвой. Вот и со мной, думаю я, происходит сейчас то же самое.

Мне сорок девять, денег у меня полно; в сущности, у меня есть все, что можно пожелать, — кроме самого главного. Тот огненный столб, что с семнадцати лет пылал во мне, шипя и разбрасывая искры, теперь гаснет, неотвратимо гаснет. И мне страшно. Во что

превращусь я без этого огня? А мир вертится вокруг меня, навязывая модные утешения: йогу, мультивитамины, гомеопатию, акупунктуру, рейки, медитацию, душевный мир, скорейшее вхождение в нирвану… Но что такое нирвана? Та же смерть.

И вот теперь — Джозеф Шилдс. Мелани права: он тотально и безнадежно женат. Жену зовут Эрика. Живут они в Чикагег. Дома он водит «Шевроле Корвет» 1997 года: «Классический автомобиль, лучший во всей американской автопромышленности — и знаете почему? Потому что компания отдала организацию производства в полное ведение инженеров, а всяких там рек-ламщиков и специалистов по продажам они даже на собрания не приглашали. Дизайн у этой машины просто чудный. Внутри — сплошная кожа, и это в наш-то пластиковый век! Едешь, словно по воде плывешь, ничего нигде не бренчит и не звякает. Да, если хотите водить американскую машину — выбирайте „Шевроле Корвет“. Правда, жена говорит, что я его купил ради ублажения своего мужского эго; но хотелось бы мне знать, — тут он бросил на меня осторожный взгляд, должно быть распознав во мне феминистку, — хотелось бы знать, что бы сказал об этом ее „БМВ“!»