Линда Грант - Все еще здесь Страница 29

Мне сорок девять, денег у меня полно; в сущности, у меня есть все, что можно пожелать, — кроме самого главного. Тот огненный столб, что с семнадцати лет пылал во мне, шипя и разбрасывая искры, теперь гаснет, неотвратимо гаснет. И мне страшно. Во что

превращусь я без этого огня? А мир вертится вокруг меня, навязывая модные утешения: йогу, мультивитамины, гомеопатию, акупунктуру, рейки, медитацию, душевный мир, скорейшее вхождение в нирвану… Но что такое нирвана? Та же смерть.

И вот теперь — Джозеф Шилдс. Мелани права: он тотально и безнадежно женат. Жену зовут Эрика. Живут они в Чикагег. Дома он водит «Шевроле Корвет» 1997 года: «Классический автомобиль, лучший во всей американской автопромышленности — и знаете почему? Потому что компания отдала организацию производства в полное ведение инженеров, а всяких там рек-ламщиков и специалистов по продажам они даже на собрания не приглашали. Дизайн у этой машины просто чудный. Внутри — сплошная кожа, и это в наш-то пластиковый век! Едешь, словно по воде плывешь, ничего нигде не бренчит и не звякает. Да, если хотите водить американскую машину — выбирайте „Шевроле Корвет“. Правда, жена говорит, что я его купил ради ублажения своего мужского эго; но хотелось бы мне знать, — тут он бросил на меня осторожный взгляд, должно быть распознав во мне феминистку, — хотелось бы знать, что бы сказал об этом ее „БМВ“!»

У них трое детей, двадцати двух, девятнадцати и шестнадцати лет, двое мальчиков и девочка. Старший в этом году кончает Беркли (тот же университет, где учился и его отец) по специальности «история кинематографа»; девочка переехала в Бостон, «понятия не имея, куда хочет поступать и чем вообще собирается заниматься в жизни»; а младший сын «носит широченные штаны, полуспущенные с задницы, и ни о чем, кроме своего скейта — то есть, по-нашему, скейтборда, — и слышать не хочет. Надеюсь только, что пока не курит траву. Правда, жена говорит: почему бы и нет? Я в его возрасте курил. Но дело в том, что нынешняя трава куда сильнее той, прежней, и к тому же сейчас появились все эти „экстази“ и прочие новые наркотики, в которых я не очень разбираюсь». Эрика — юрист, работает на полставки в фирме, специализирующейся на защите прав потребителей. Несколько лет назад фирма заработала большие деньги на силиконовом имплантанте «Доу Корнинг», от которого кто-то умер.

На следующее утро после ужина с Джозефом, проснувшись в своей спальне с белыми стенами, я задумалась о том, какое произвела на него впечатление. Не показалось ли ему, что я чересчур яркая, говорю чересчур много, громко и язвительно, чересчур энергично жестикулирую — словом, что меня чересчур много? Не знаю. На поминках, кажется, я больше молчала — тогда я была придавлена гореми угнетена обилием родственников, каждый из которых считал своим долгом поинтересоваться, когда же получит приглашение на мою свадьбу.

Несколько дней спустя после встречи в «Тейте», проходя мимо его офиса, я увидела, что Джозеф идет мне навстречу; он сильно размахивал руками, упрямо наклонив вперед голову, словно выступил в поход против злого ветра, дующего с моря.

— Привет, — сказала я. — Что стряслось?

— Какие-то сволочи забрались ночью на стройплощадку и все там перевернули вверх дном! Черт возьми, я просто готов волосы на себе рвать!

— Не стоит — их и так немного осталось.

Едва эти слова слетели с моих уст, я тут же прикусила язык — не стоит говорить такие вещи мужчине, особенно тому, кто тебе небезразличен. Ему это не понравится (да и кому же такое нравится?). Но Джозеф, кажется, и не расслышал — в такой он был ярости.

— Да что вы все здесь, с ума посходили? Я не вас, Алике, имею в виду, а этих уродов, которые тащат все, что плохо лежит, а что нельзя спереть, стараются изгадить! Я ведь для вас же стараюсь! Что вам нужно, черт побери — отель или судебный процесс? Я уже выкинул на это строительство кучу денег, а я все-таки не филантроп, а бизнесмен! Да, я хочу поднять этот город на ноги, но не любой ценой! У меня, знаете ли, своих проблем хватает!

— Что сейчас происходит со строительством?

— А происходит то, что мы уже на три месяца отстаем от графика! А каждый день отставания — это серьезные деньги. Просто не знаю, что делать. Может, плюнуть на все?

Тут я испугалась.

— Нет-нет, подождите, не стоит впадать в отчаяние…

— При чем тут отчаяние? Это моя работа. Я должен думать о своей выгоде.

— Хорошо, не важно. Я хотела сказать, вам просто нужно свыкнуться со здешними порядками. Послушайте, может быть, вы покажете мне то, что уже сделано? А я подумаю, чем можно вам помочь, и посоветуюсь с Сэмом.

— То есть вы хотите посмотреть на стройку?

— Да, очень хотелось бы.

— Сейчас там особо смотреть не на что.

— Ничего.

— Придется лазить по лестницам.

— Отлично.

— И надеть каску.

— Надену.

— И сапоги.

— У меня есть сапоги.

— Рабочие?

— Гм… нет.

— Мне, знаете ли, не улыбается, чтобы вы откуда-нибудь грохнулись. Придется платить страховку, и потом, гибель человека на стройке — не слишком-то хорошая реклама для будущего отеля.

— Понимаю. Обещаю, я оденусь как положено. А теперь мое условие…

— Так и знал! Женщины никогда без своих условий не обходятся!

— Придется вам с этим смириться. Прошу вас не объяснять рабочим, что они должны вести себя со мной как с леди. Свист и соленые шуточки за спиной я вполне переживу.

— Держу пари, так оно и есть! Вы мне напоминаете нашего сержанта.

— Кого?

— Да никого. Не важно.

Кажется, он сказал «сержанта». Странно. Джозеф совершенно не похож на военного в отставке. Ну совсем ничего общего. Или, может, я просто не знаю, что такое армия в Америке?

В тот же вечер, за ужином, я рассказала Мелани, что договорилась сходить с Джозефом на стройку, и она спросила:

— Разве тебе не нужно уезжать?

— В смысле? Куда уезжать?

— Ну, что там у тебя с этим румынским проектом?

— Я над ним работаю. Все бумаги у меня с собой.

— А съездить туда тебе не нужно?

— Пока нет. Поездка в Румынию запланирована через несколько месяцев.

— Знаешь, не хотелось бы, чтобы ты торчала здесь в ожидании, пока Джозеф на что-то решится.

— Почему? Думаешь, я его не интересую?

— Интересуешь или нет — какая разница? Он женат.

— А ты, Мелани, иногда бываешь жестокой.

— Кто, я? Не понимаю, о чем ты.

Мелани вообще человек тихий. Пока мы с Сэмом рвем и мечем по поводу несправедливости мира, она возится в саду, где у нее растут груши и сливы, или натягивает сапоги и бесформенную штормовку и идет с подругами по туристическому клубу в поход куда-нибудь в Озерный край — словом, предается мирным и безобидным занятиям. Однако мораль у нее просто ветхозаветная.