Жан Фрестье - Отей Страница 29

Осталась одна нагота. Безукоризненная нагота Эммы была ей очень к лицу. Эмма яростно сражалась, желая отделаться от этого совершенства. Мне с трудом удавалось удерживать ее тело рядом со своим. Свое сознание я оставил где-то далеко позади. Ему хотелось вернуться. Оно запрыгивало мне на спину, как кошка, которую возбуждает наслаждение хозяев. Оно возвращалось каждую секунду, а я его снова и снова отталкивал. И вот в конце концов оно вонзило мне в спину свои когти.

Мы долго лежали молча. Эмма не спала. Я ощущал легкий жар ее дыхания на своем плече. Ее ресницы порхали у меня на шее. Я подложил ладонь ей под голову, ее волосы оказались у меня в руке.

Я услышал звук шагов на лестничной площадке. Где-то в замочной скважине шевельнулся ключ, дверь открылась. Эмма повернула голову. Она приподнялась и прислушалась. И хотя не было произнесено ни слова, завязался диалог.

– Это твой муж?

– Да, но это неважно.

– В самом деле. Он ведь не знает, что ты здесь.

– Как он мог бы об этом узнать?

– В самом деле. Так что можно о нем забыть.

– Ну да. Мы же не причиняем ему никакого зла.

– Совершенно никакого. Лишь только тот, кто обманут, беспокоится о том, что его обманывают.

– Конечно, и он сам себя обманывает. Мы просто о нем забыли.

– Давай забудем о нем еще разок.

Дверь закрылась. Мы сбросили простыни. Эмма была чересчур активной, она нарушала мою игру; мне бы хотелось получить от нее более полное отречение. Но она была ужасно нетерпелива в наслаждении и переигрывала. Мне приходилось все время обрывать ее. Наш собственный стиль мы стали искать где-то посередине между жаром Эммы и моим желанием доминировать в игре, сделать ее более ясной. Время от времени я возвращался к глазам Эммы. Они мимоходом посылали мне нежный и лукавый привет.

Потом в комнате наступила полная темнота. Мы так долго молчали, что мне пришлось даже откашляться, чтобы прочистить горло.

– Ты хочешь сегодня спать у меня? Мужа не боишься?

– Я остаюсь. Мне хорошо.

Она заснула, положив голову мне на плечо. Я пошевелил пальцами; они еще могли слабо двигаться. Потом мне это надоело. Я отвлекся от своей руки. Заснул, но среди ночи проснулся. Присутствие Эммы не давало мне покоя. Оно преследовало меня даже во сне. Даже проснувшись, я продолжал от него страдать, как от неизлечимой болезни. Я вспомнил о маленьком, круглом, как монета в десять су, следе от ожога на внутренней стороне бедра Эммы. И эта деталь тоже превратилась в наваждение. Я никогда не смогу от нее освободиться. На ощупь я нашел этот маленький, круглый и незаметный след. Я накрыл его ладонью и неподвижно пролежал так до наступления утра.

Лакост ушел из дома довольно поздно. Эмма, уже давно одетая, поджидала его выхода. Она подошла к чемоданам, в которые я побросал свою одежду. Опустошила их и вновь так ловко сложила каждую вещь, что чемоданы вскоре стали слишком большими для своего содержимого.

– Здесь хватило бы места и для вашей одежды, – сказал я. – Вас это не соблазняет?

Она обняла меня за талию:

– Куда бы мы отправились?

– Куда пожелаете.

– Неплохой план, – сказала она. – Жаль, что нужно представлять эту коллекцию. Это продлится неделю, но вы уже уедете.

Я не ответил. Я бросил ей это предложение, не подумав. И удивился тому, что оно было воспринято всерьез. Эмма держала меня за талию, я обнял ее за плечи. С задумчивым видом она обвела взглядом комнату.

– Вам не хотелось бы иметь свою собственную квартиру с такой мебелью, которую вы сами бы себе выбрали?

– Я уже думал об этом. Но пришлось бы искать, печатать объявления в газетах…

Она подняла руку, чтобы прервать меня. Лакост хлопнул дверью. Я посмотрел в окно. Точно, он. Эмма взяла с постели сумочку и перчатки:

– Боже мой, как я опаздываю!

Я проводил ее до площадки. Поцеловал ее. Она сделала два шага вперед, вернулась ко мне, погладила меня по голове:

– Счастливо отдохнуть!

Она исчезла на лестнице. Я вернулся к себе. Вышел на балкон. Эмма шла вверх по проспекту. Она торопилась. Этот образ наложился на все предыдущие, которые я сохранил о моей соседке. Как и раньше, она шла быстро и свернула на первую же пересекавшую проспект улицу, и при виде того, как быстро она скрылась, можно было с уверенностью сказать, что вернется она только поздно ночью, путаясь в ложных оправданиях. Впервые я сблизил в своей памяти эту, которую я познал очень близко, и другую замужнюю женщину, словно пропитанную запахом свободы, которую я видел делающей покупки по субботам и воскресеньям в брюках, свитере и с продуктовой сеткой в руке. Из этих наложенных друг на друга образов возник неожиданный портрет.

У нас с ней было общее прошлое. Я был готов с ходу придумать его: «И в тот вечер, когда она пришла… И в тот вечер, когда я пошел…» Я вспоминал Эмму в недавнем прошлом такой, какой я множество раз видел ее в очередях у входов в магазины квартала. Она на голову была выше других женщин; не смущаясь, демонстрировала всем свое ненакрашенное лицо с большим ртом, с сильным и прямым носом. Остальные женщины завидовали этой красоте, состоящей из искусных несовершенств. Чего только не говорили о ней в нашем квартале! Увы, но до меня также доходили эти слухи. Лакост не может ни слова сказать в упрек жене, чтобы она не бросилась на него и не покусала… В прошлом году она четыре раза делала аборт… Какой-то араб, служащий газовой компании, боясь быть изнасилованным, снимал показания счетчика только тогда, когда муж бывал дома…

Эти разговоры, вызывающие у меня смех, тем не менее оставили во мне след. Я видел, как Эмма скрылась на углу улицы. И хоть я считал себя лишенным предрассудков, но, вспоминая, как просто оказалось добиться ее расположения, понимал, что женщина, отдающаяся легко, это радость, приобретаемая в кредит. Рано или поздно ревность предъявит счет.

Вот и первый срок платежа! Он же будет последним. Я уеду из Парижа сегодня же вечером вместе с Мариной, единственной женщиной, которой я обладаю по-настоящему. Я закрыл балконную дверь. Повернулся лицом к моей комнате, комнате меблированной и убогой. Заметил свои чемоданы, еще вчера полные, а сегодня наполовину пустые благодаря тому, что к ним прикоснулась Эмма. С таким багажом нельзя путешествовать. Невозможно. Я выбежал из квартиры и пулей спустился с четвертого этажа. Если мне чуть-чуть повезет, я смогу догнать Эмму на автобусной остановке. Но как раз в тот момент, когда я выходил из дома, вошла Ирэн.

– Как хорошо, я успела вовремя. Я пошла к вам в кабинет. Мне сказали, что я, может быть, смогу застать вас здесь.

Я отступил, пропуская ее в коридор. Я узнал ее высокомерный вид, нисходящую свысока улыбку. Но все мои мысли рвались вдогонку за Эммой. Эта встреча застала меня врасплох. Я нашел Ирэн перед своей дверью, готовую подняться ко мне; и это не было чудом. Я взял ее протянутую мне руку. Этот жест остановил мой бег. Удивление, которое я не испытал вначале, зарождалось теперь. Я понимал, как оно созревает где-то далеко в прошлом, в моих воспоминаниях, в моем прежнем удивлении, в чувстве, в течение многих лет делавшим Ирэн личностью особенной, существом высшего порядка. Я как бы отошел подальше, чтобы получше рассмотреть нас, стоящих и держащихся за руки. И я вновь начал поддаваться очарованию. Мои чувства, подобно чудесной крови Неаполя, которая вновь становится жидкой на праздник святого Януария, оттаивали капля за каплей. С небольшим опозданием она вновь превратилась в святую Ирэн.