Сесилия Ахерн - Девушка в зеркале Страница 3

Они познакомились в гостях, на званом рождественском ужине у директора банка, делового партнера Германа. Эмбер была подругой его дочери, ее пригласили на ужин в последний момент веселья ради и посадили рядом с Германом. Никто не ожидал, что они понравятся друг другу. На первый взгляд, у них не было ничего общего, но, когда Герман повернулся, чтобы пожать руку соседке, его будто током пронзило. Весь вечер он был рассеян и почти не следил за ведущейся за столом беседой, ожидая удобного момента, чтобы вернуться к разговору с Эмбер. Понятно, что она немного робела, оказавшись в компании столь солидных людей, а что касается Германа, то его эта устрашающая компания совершенно не интересовала, если бы не ссуда в миллион долларов, которую банк собирался выдать ему под новое строительство в Нижнем Манхэттене. Она сумела рассмешить его, она будто светилась — как ни одна женщина за столом, во всем зале, во всей его жизни. Никто еще не вызывал у него подобных чувств. Герману нравилась ее свежесть, оригинальность взглядов и суждений, а красота девушки завораживала его. Целый день он занимался делами, был собран и напряжен, точно бульдог, готовый к нападению, но рядом с ней развеселился, как щенок. Он расслабился, чего ему так недоставало в жизни. Когда шесть месяцев спустя они объявили о своей помолвке, Герману говорили, что он старый безмозглый дурак, угодивший в силки охотницы за чужим богатством. По настоянию Эмбер они заключили брачный контракт, хотя он и не думал давить на нее или выказывать недоверие. Это положило конец сплетням, а также смутным сомнениям, каковые, признаться, порой все же его посещали.

Прошло немногим более года, и Эмбер изменила ему — совершила поступок, на который он считал ее неспособной. Неприятнее всего был не сам факт измены, а то, что Герман даже представить ее не мог в роли неверной жены. Нет, он был далек от уверенности, что им дано читать мысли друг друга, но раньше ему никогда и в голову не приходило ожидать от нее подобного подвоха. Он не знал, что Эмбер способна на ложь, ухищрения, физическую близость с другим мужчиной, ведь ее всегда возмущали чужие заигрывания в то время, когда его не было рядом. Бывало, вернувшись вечером, она виновато рассказывала ему обо всем, будто извинялась. Поделившись с ним, она чувствовала облегчение. Она не умела ничего скрывать, страдала, если ей случалось резко ответить ему или заговорить повышенным тоном. И уж никак нельзя было причислить Эмбер к нимфоманкам: до замужества у нее было двое мужчин — первая школьная любовь и сокурсник в колледже, потому перемена в ее поведении беспокоила Германа сильнее, чем боль, причиненная изменой. Выходило, что он совсем не знает ее: та ли это женщина, которую он полюбил? И поскольку его обманул самый близкий человек, он засомневался в надежности всех остальных в своем окружении, а сомнения, как известно, губительны равно для бизнеса и брака. Словом, основы его жизни пошатнулись.

Он, конечно, простит ее, но не сразу. Им предстоит еще многому научиться, но они, разумеется, все преодолеют и снова заживут душа в душу. Так подсказывал ему опыт многих знакомых, которые переживали подобные неприятности. Оказывается, женщины изменяют гораздо чаще, чем принято полагать. Впрочем, для него это служило слабым утешением.

Пока Герман не был готов извинить ее. Он ощущал злость, обиду, ему даже доставляло удовольствие такое состояние. Он был в своем праве. Герман полагал, что сначала он залижет раны, напишет гениальный роман, наладит свой давший трещину брак, а вот потом сможет заниматься любовью с женой, не чувствуя отвращения к воображаемому вкусу другого мужчины на ее коже. Все еще можно вернуть, исправить.

Объявление о продаже поместья Бернса, случайно попавшееся ему на глаза, он воспринял как знак свыше. Это подтолкнуло его заняться осуществлением своей давней мечты. Примечательно, что объявление было напечатано не в рекламной газете, которую Герман скрупулезно изучал каждое воскресное утро, сидя на балконе за кофе с круассанами, а в каком-то музейном журнале, распространяемом по подписке. В поместье Грегори Бернса некогда располагался музей, где демонстрировали его знаменитую коллекцию печатных машинок, которыми он был буквально одержим и скупал их где только можно. Многие годы его поместье оставалось открытым для посетителей, но двадцать лет назад наследники решили сдавать его в аренду, а затем и вовсе выставили на продажу. Благодарение Богу, наследники Грегори Бернса оказались жадными и несентиментальными. За три тысячи квадратных футов надежды в Глостершире, на юго-западе Англии, близ маленькой деревни под названием Литерли, они просили два миллиона фунтов. Герман совершил самую разорительную покупку в своей жизни, заплатив без торга назначенную цену и — отдельно — за обстановку. Еще два миллиона были потрачены на то, чтобы отремонтировать дом по их с Эмбер вкусу, причем ей он предоставил право выбирать дизайн интерьеров, подумав, что если он собрался поселить ее в такой дыре, то пусть хотя бы устраивается с комфортом. Он считал дни в ожидании переезда, как в детстве ждут каникул или поездки в летний лагерь, а Эмбер, хотя и не жаловалась, но выглядела все более растерянной.

Когда дом внезапно вынырнул из-за следующего поворота, Герман в восторге схватил Эм-бер за руку. Ее лицо смягчилось, она вспомнила, зачем едет сюда — чтобы он мог осуществить свою мечту, чтобы он был с ней, чтобы они были вместе. А он вспомнил о том, что она сделала, и, быстро убрав руку, отвернулся и уставился в окно.

Перед самым домом стоял «рэнджровер» цвета зеленого бутылочного стекла, густо забрызганный грязью. В доме горел свет. Когда они подъехали, открылась ярко-синяя входная дверь и вышла сухощавая женщина с рыжевато-пепель-ными волосами, в костюме из серого твида. На ее лице было радостное и вместе с тем смущенное выражение. Она явно не знала, куда деть руки — то всплескивала ими, то почесывала нос, приглаживала волосы, одергивала юбку и пиджак, сжимала их, разжимала.

— Хэрриет, Хэрриет, Хэрриет, — пробормотал Герман себе под нос, будто стараясь запомнить имя. Его жена уже выходила из машины, желая поскорее осмотреть свой новый дом, где ей предстояло прожить неопределенно долгое время.

— Хэрриет! — Эмбер тепло пожала руку женщине в твидовом костюме. — Я Эмбер Бэнкс. Очень рада наконец-то лично с вами познакомиться.

— И я очень рада, миссис Бэнкс, — просияла Хэрриет, воодушевленная ее приветствием.

— Пожалуйста, зовите меня Эмбер.

На лошадином лице Хэрриет не было никакой косметики; россыпь веснушек и яркий румянец говорили о том, что она много времени проводит на воздухе. Над верхней губой пристроилась крупная родинка, из нее топорщились длинные черные волоски, резво подпрыгивавшие, когда Хэрриет разговаривала, будто родинка жила своей собственной жизнью.