Татьяна Корсакова - Ты, я и Париж Страница 3

Когда Ян наконец выбрался из «саркофага», оказалось, что Шурик ушел.

— Ваш друг просил передать, что отлучился по неотложным делам. — Молоденькая медсестра улыбалась Яну дежурной вежливой улыбкой.

Надо же, отлучился по неотложным делам! Дезертир несчастный! А Яну что теперь делать одному? Он вытер взмокшие ладони о брюки. Ну и хрен с Шуриком! Он как-нибудь сам разберется с этим чертовым обследованием. Подумаешь, сложность — выслушать диагноз! Даже любопытно узнать, что у него там в черепушке.

Ян бродил по гулкому больничному коридору, то и дело поглядывая на часы. Врач сказал, что подождать нужно всего полчасика, а прошло уже сорок пять минут. Что же они там так долго? Что такое интересное обнаружилось у него в мозгах? Ему вдруг нестерпимо захотелось курить. Два года не хотелось, а теперь вот — пожалуйста. И Шурик, как назло, слинял по неотложным делам…

Из врачебного кабинета выпорхнула все та же молоденькая медсестра. Ян рванул ей навстречу.

— Ну, как там? — Ему очень хотелось, чтобы голос звучал не слишком заинтересованно и без заискивающих ноток. В конце концов, он взрослый мужик, уважаемый бизнесмен, грех ему волноваться, словно желторотому мальчишке.

Медсестра улыбнулась все той же вежливо-профессиональной улыбкой, сказала:

— Еще пару минут, пожалуйста. Доктора совещаются.

Сердце оборвалось и ухнуло куда-то вниз. Доктора совещаются! Это что ж они так долго совещаются?! И вообще, если это банальное обследование, как утверждал Шурик, то зачем вообще совещаться?! Выдали результаты — и все дела…

Медсестра обошла его по большой дуге, словно прокаженного, звонко зацокала каблучками по выложенному каменными плитами полу, а Ян остался стоять перед приоткрытой дверью. Из помещения доносились мужские голоса. Голоса о чем-то спорили. Ян воровато оглянулся — в коридоре не было ни единой живой души, — прижался взмокшей от пота спиной к стене, аккурат возле двери. Голоса стали громче.

— …Ну и что, что клиника нетипичная? А ты не смотри на клинику, ты смотри на томограмму. Видишь?

— Вижу. И что теперь? К нейрохирургу?

— Можно, конечно, и к нейрохирургу, только он не поможет, опухоль неоперабельная, уж больно локализация неудачная. Мужик-то хоть пожил?

— Какое там пожил?! Тридцатник только-только разменял.

— Да, жалко парня, смертный приговор в тридцать лет.

— Как думаешь, сколько ему осталось?

— Да кто ж знает? Месяц-другой максимум…

Коридор закачался и «поплыл», чтобы не упасть, пришлось ухватиться руками за стену. Вот и приехали… Вот тебе и банальная головная боль… Месяц-другой — это все, что оставила ему чертова опухоль… Это его лимит… А ему только тридцать, и планов на жизнь громадье: подписать договор с финнами, прыгнуть с парашютом, Алину свозить в Париж… Ничего не будет, потому что у опухоли неудачная локализация, и жить осталось пару месяцев…

Ян оттолкнулся от стены, пошатнулся, точно пьяный, побрел по коридору. Любопытство сгубило кошку, так любила говаривать его бабушка. Его тоже сгубило любопытство. Не будь он таким нетерпеливым, не сунь свой нос куда не следует, возможно, прожил бы оставшиеся месяцы в блаженном неведении, с мыслью, что его лечат от мигрени. Ведь не сказали бы ему прямо в лоб, что у него опухоль мозга, попытались бы смягчить удар, завуалировать жестокую правду, и не было бы сейчас так больно и страшно, и умер бы он почти счастливым…

Машина не желала слушаться: сначала не хотела открываться, потом заводиться. Может, чувствовала, что этот хозяин у нее ненадолго, вот и бунтовала? Ян врубил радио на полную мощность, просто затем, чтобы избавиться от роящихся в голове мыслей, тронулся с места.

Куда теперь?

А никуда! Спешить некуда, да и незачем. За него уже все решили…

Или все-таки в какую-нибудь крутую клинику на повторное обследование?

Пустое! Сказано же — опухоль неоперабельная. Неоперабельная — это значит не поддающаяся лечению. Так зачем гробить последние месяцы жизни на обследования и больницы?

Тогда, может, в церковь? Вымолить индульгенцию, подать прошение о помиловании? Только ведь вряд ли станут рассматривать индульгенцию от него, махрового атеиста, когда в очереди за чудом полно истинно верующих.

Машина тронулась с места. Плохо, что автомобиль — это не лошадь. Была бы лошадью, он бы отпустил поводья, все равно ведь податься некуда. А так приходится делать выбор самому, маленький выбор — куда поехать?..

…А ведь закатное небо — это красиво! Тучи, подсвеченные изнутри розовым. Солнечный диск, не агрессивно-яркий, а устало-красный. И само небо — фиолетовое, как на детских рисунках. А на фоне всего этого великолепия — черным силуэтом старый мост, громадина из железа и бетона, издалека ажурная, почти невесомая, а вблизи массивная, уродливо урбанистическая. На перилах моста — черная птица…

Ян тряхнул головой, всмотрелся. Нет, это не черная птица, это красна девица. Он усмехнулся новорожденному каламбуру. Последние пару часов Ян почти все время улыбался: идея напиться оказалась очень удачной. Теперь было почти не больно и совсем не страшно. Теперь можно рассмотреть и оценить такие поразительные вещи, как закатное небо и старый мост, и готовящуюся взлететь девушку-птицу на перилах. Интересно, она и в самом деле думает, что у нее получится? Солнце — очень капризный любовник, оно опалило крылышки не одной самоуверенной пташке…

Ян заглушил мотор, вышел из авто. Теперь, после того как он влил в себя приличную дозу коньяка, машина слушалась его беспрекословно, заводилась с пол-оборота, лихо вписывалась в любой, даже самый крутой, поворот. Ян проверял — с крутыми поворотами. Когда точно знаешь, сколько тебе отмерено, легко быть смелым и безрассудным. И мысль, что на ближайшие пару месяцев ты неуязвим, больше не кажется такой уж иррациональной. Это что-то вроде негласного договора со смертью. Ты ей — свою молодую жизнь, она тебе два месяца неуязвимости и безнаказанности. Неплохой, в общем-то, обмен, почти справедливый.

На мосту было прохладно, наверное, из-за ветра. Почему-то на всех мостах дует ветер — такая вот природная аномалия. А еще смотреть с моста на воду страшно, речка кажется бездонной и живой, особенно на закате. Вода черная и вязкая, как смола. Если девочка-пташка ошибется в своих расчетах и сиганет не вверх, а вниз, реке будет чем поживиться. Ян ускорил шаг, чтобы не пропустить момент взлета.

Вблизи девушка еще больше походила на птицу, большую, нахохлившуюся черную птицу. Черная кофта, черная юбка до колен, смешные полосатые гольфы, грязные кеды, огромная холщовая торба через плечо, растрепанные волосы, тонкие руки, плетями висящие вдоль тщедушного тела. У перил почти пустая бутылка дешевого виски, надо понимать, топливо для взлета. Дислокация девочки-пташки была очень неудачной, подуй ветер чуть посильнее — и ее просто снесет с моста. Может, она того и добивается, как парапланерист ловит попутный поток? Тогда нужно снять торбу, торба — это балласт.