Анна Берсенева - Ревнивая печаль Страница 3

– Слушай, а куда это мы едем? – вдруг спохватилась она, увидев в окно дома-»книжки» Нового Арбата. – Не домой?

– Домой, домой, – успокоил Митя. – Задержимся на пять минут.

Он остановил машину, хлопнул дверцей и тут же скрылся в прозрачном магазине с надписью «Галерея» над входом.

Вернулся он действительно через пять минут и, открыв Лерину дверцу, положил ей на колени букет чудесно подобранных цветов – сиреневых, розовых, лимонных тюльпанов. Тюльпаны пахли свежо и тонко, и Лере показалось, что они светятся в обрамлении прозрачной зелени.

– Митя… – сказала она, опуская лицо в цветы. – А я думала, ты забыл про день рожденья…

– По-моему, это ты забыла. Надо было сразу спросить: «А что ты, дорогой муж, мне подаришь?» – и мне стало бы стыдно. А так – я прекрасно отделался цветочками!

Он подсмеивался над ней, он любил над ней подсмеиваться.

– Мить, ты идеальный? – спросила Лера. – Про день рожденья помнишь, цветы даришь…

– А тебе не все равно? – Он усмехнулся, но в его голосе Лере послышалась тревога. – Тебе не все равно, какой я?

– Все равно. А вдруг я тебе надоем?

– Не надоешь.

– Как скажешь! – засмеялась Лера.

Это она с детства знала, и не она одна – кажется, все в их дворе это знали: как Митя скажет, так и будет. Он не то чтобы угадывал – а вот именно становилось так, как он говорил. Никто даже не спрашивал, откуда что берется.

Лера вообще-то и не обиделась бы, если бы Митя забыл о дне ее рождения. Костя, первый ее муж, никогда об этом не помнил, и она не обижалась: понимала, что он занят своей биологией, высшей нервной деятельностью, улитками и опытами – и на что же обижаться? И ее удивляло, как это Митя все помнит. Особенно когда она видела его глаза, подернутые поволокой звуков…

Они свернули на Неглинную, проехали под длинной гулкой аркой и оказались наконец в своем дворе – как в тихой заводи.

– Смотри, мама так и не спит, – заметила Лера. – Я так беспокоюсь последнее время, ты знаешь? Она говорит, это просто старческая бессонница, но я не верю что-то…

– Я сейчас поднимусь, Аленку к ней отнесу, – сказал Митя. – Скорее всего, она просто волнуется, что нас долго нет. Ты иди пока ко мне, хорошо?

Они все время путались в этих «ко мне», «к тебе», «к нам». Невозможно было понять, кто где живет, невозможно было ни разделить, ни соединить привычность квартир, разделенных общим двором.

Глава 2

Лера никак не могла преодолеть то странное чувство, которое охватывало ее, когда она входила в Митину квартиру. Наверное, слишком много воспоминаний было связано с этим домом и слишком принадлежали они Елене Васильевне, чтобы Лера могла чувствовать его своим…

С того самого дня – больше двадцати лет назад, поверить невозможно! – как она впервые переступила этот порог, гладышевский дом казался ей храмом. Нигде не было таких картин, нигде так не звучали пианино и скрипка, нигде книги не высились так незыблемо, от пола до потолка.

Отсвет подлинности лежал здесь на всем, и Лера просто не в силах была его нарушить своим вторжением. Она даже заходить сюда боялась без Мити. И только он везде был самим собою – в консерватории, в Венеции, на лавочке посреди московского бульвара – всем равный и необъяснимый.

Митя вошел через десять минут после нее. Лера успела только сбросить наконец туфли, снова ощутив, как гудят ноги, и мельком взглянуть на себя в зеркало. Лицо усталое, уголки губ опущены вниз, глаза обведены едва заметными тенями, и янтарные искорки в них поэтому не светятся. Даже темно-золотые волосы кажутся какими-то тусклыми.

«И походка, наверное, тоже… – подумала она. – Сейчас бы Митя не спел, что у меня походочка – как в море лодочка!»

Она ставила тюльпаны в прозрачную вазу, когда Митя обнял ее, войдя в спальню.

– Оставь цветы, – прошептал он. – Все оставь, милая, иди ко мне!.. Так по тебе скучал – в глазах темнело…

Она тоже так по нему скучала… Она даже не знала, правильно ли они называют это – не скука, нет, совсем другое: такая неразрывная тяга, от которой перехватывает дыхание.

Любовь дышала в нем как музыка, и так же подхватывала Леру, и так же защищала. Только она одна об этом знала – о том, какая страсть скрыта под обычной его сдержанностью, какими неудержимыми могут быть его руки, губы…

Она не успела включить в спальне свет, а Митя включил тут же, нащупал выключатель настольной лампы в темноте, не отрываясь от Леры.

– Еще посмотрю на тебя… – Голос у него стал чуть хриплым. – Любимая моя, посмотрю…

Лера не понимала, когда он успевает смотреть. Митя целовал ее, гладил, тут же расстегивая на ней блузку, и она отдавалась каждому движению его рук, каждому прикосновению его пальцев – и только вздрагивала, когда сильные токи, идущие от них, пронизывали ее тело.

Лера не узнавала себя, когда была с ним, – хотя вообще-то и не думала о себе в эти минуты. Она, с ее привычкой к действию, с ее постоянной жаждой осваивать жизнь и с детства оставшейся непоседливостью, – трепетала в Митиных объятиях и хотела только одного: чтобы он не размыкал их никогда.

Лера почувствовала, что он осторожно кладет ее на кровать, а сам стоит рядом на коленях и целует ее – все ее тело, – и дорожки поцелуев огнем загораются под его губами.

Митины руки лежали на ее бедрах, и, вздрагивая, она приподнималась вместе с его ладонями – навстречу его губам, его прерывистому дыханию. Своей свесившейся с кровати рукою она проводила по его груди, чувствуя, как волосы щекочут ладонь, – когда он успел раздеться? – и как стремительно бьется его сердце.

Лера и в зрительном зале никогда не успевала уловить то мгновение, когда Митя оборачивался к ней, и теперь не успела заметить, когда он оказался рядом на кровати, прижался к ее горящему от его поцелуев телу и выдохнул:

– Единственная ты моя, даже ласкать тебя больше не могу – так люблю, так хочу…

И больше они не могли произнести ни слова, вместе сотрясаясь от той единственной силы, которая была сильнее их обоих.

Лера обнимала Митю за шею, снизу приникая к нему и чувствуя, что он – уже в ней, уже вздрагивают его бедра, и весь он стремится в нее все глубже, и она со стоном изгибается под ним, чтобы их совсем ничего не разделяло.

– Подожди, немножко подожди, Митенька, – задыхаясь, просила она. – Сейчас все кончится, а мне так жаль…

– Не сейчас, не сейчас. – Его шепот ласкал ей висок. – Я чувствую, моя хорошая, подожду…

Он так разгорячил ее, что и ждать было не надо, она напрасно беспокоилась. Но ей так жаль было каждого мгновения – в каждое мгновение Митя был другой, никогда не повторяясь в любви, и каждое было поэтому драгоценно.