Ольга Арсеньева - Самая желанная Страница 3

Короткий и бурный роман Элмера и Кристины ни для кого не был секретом. Поговаривали, что даже женитьба Вествуда не прервала эту связь. Но Джено знал, как рождаются сплетни в призрачном мире звезд, и успел понять, что Кристина — не из тех, кто способен на легкие связи. «А ведь она чувствовала беду весь вечер. Вот что значит настоящая любовь…» — пронеслось у него в голове.

Кристина поднялась и решительно направилась к дверям.

— Простите, что испортила вам вечер. Мне пора ехать.

— Постой, я провожу тебя. Ты в госпиталь? — бросился за девушкой Джено.

— Не надо меня провожать. Мне не место у его постели. Я просто хочу побыть одна.

— Дорогая, останься! — Ненси пыталась удержать Кристину. — К тебе сейчас нагрянут репортеры. Может, лучше побыть у нас? — Она вопросительно заглянула в потемневшие глаза Кристины, но не увидела в них ничего, кроме отрешенности.

— Не беспокойтесь. Не следите за мной. Как доберусь домой, сразу позвоню. Вы поняли? — Кристина посмотрела в тревожное лицо Джено и твердо повторила: — Позвоню.

…Она не позвонила. А направившийся, несмотря на запрет, вслед за ее «фиатом» Эудженио потерял машину из вида. Шоссе, танцуя и распевая песни, запрудила костюмированная толпа. Проводив взглядом удаляющийся автомобиль, Джено понял окончательно то, что уже и так было ясно: Кристина не поехала в свой отель. Выжимая предельно допустимую скорость, рискованно лавируя между машинами, она неслась прочь, покидая празднично светящийся Рим.

Часть первая

ПРИНЦЕССА НА ОБОЧИНЕ

1

Почему так часто, получая пинки от жизни, Кристина вспоминала тот случай? Ведь были уже в ее биографии моменты и пострашнее, раны поглубже… Но нет, — подстегивая оборонительный пыл, едкую злость, заставляющую выпустить коготки, она мысленно возвращалась в тихий, майский вечер. В пригород Москвы, где вот уже сорок лет стоял себе на девяти сотках деревянный дом бабушки.

Впереди три праздничных дня, один из которых — «со слезами на глазах», — 9 Мая. Прозрачные сумерки, кажется, застыли, мешая наступлению ночи. В домах не зажигают огней, и лишь яркой лентой уходит к светящейся в дымке Москве вереница украшенных красными лампочками столбов.

У калиток, выходящих к шоссе домов, еще разложены для продажи на табуретках и ящиках пучки редиски, лука и петрушки, стоят банки с тюльпанами и нарциссами, очень в эти дни популярными. Тоненькая девушка Кристина, названная так в результате старинной любви-зависти матери к Алле Пугачевой, сидит на скамейке у забора, провожая взглядом поток уносящихся за город машин. Кроме общепринятого садового ассортимента, на табуретке Кристины стоят букетики гиацинтов, обернутые в хрустящий целлофан. Анастасия Сергеевна очень гордится своими цветами, всего-то двадцать луковиц, а возни с ними не оберешься — уж очень капризное растение этот гиацинт. Говорят, где-то в Средиземноморье они растут сами, покрывая благоухающим ковром прибрежные склоны. А у нас — выхаживай как маленького ребенка. Зато как поднимутся высокие стрелки в лиловых, сиреневых и белых колокольчиках — таких нежных, ароматных, — на сердце радость!

Кристине вся эта продажа ни к чему. Просто нравится смотреть, как проносится мимо чужая «красивая жизнь» — поток иномарок с оранжево-красными полосами габаритных огней и настроением наглой нетерпимости к отечественным развалюхам. Еще бы! Хозяева жизни торопятся в свои коттеджные городки, охраняемые заборами и матерой спецобслугой. Уж Кристина-то знала, что скрывается под черепичными крышами новеньких затейливых домов типа иностранных «шале» или русских «теремков». Там, в обстановке сумасшедшей роскоши, сказочного комфорта и барской вседозволенности, протекает та самая жизнь, о которой без конца талдычит реклама и с завистливым шипением сплетничают журналисты. Среди офигенных ванн-джакузи с золотым напылением, мраморных каминов и колонн в зимних садах с пальмами и фантастическими орхидеями, под звуки высококлассного музыкального центра сонно бродят, накинув на обнаженные плечи соболиный мех, длинноногие девочки. Они томно возлежат на гигантских кроватях от Карло Фортини, заказывая по радиотелефону номер в пятизвездочном отеле Парижа или Монте-Карло, нехотя проглатывают изысканные деликатесы, ублажая время от времени своих богатеньких и чрезвычайно щедрых патронов. Тех, которых катят сейчас мимо нее умопомрачительные автомобили.

Волнующе-греховная и великолепно-беззаботная жизнь — сладкая, благоухающая, шальная — пролетает мимо, обдавая бревенчатые домики клубами пыли и выхлопных газов.

— Тина, неси в дом, что осталось, уже темно, — крикнула с крыльца бабушка, упорно называвшая внучку этим противным, но, по ее убеждению, старорусским именем. Уж чересчур изысканно-иностранно звучало для «училкиной дочки» имя Кристина. Все-таки не чета Пугачевой Алла Владимировна Ларина, хоть и тезка и кончала иняз, а во французскую школу пошла преподавать только, чтобы дочь под присмотром держать. Да и Кристина Ларина своей тезке Орбакайте не ровня: та уже с пеленок звезда, а Тинка все дурью мается, никак за ум не возьмется.

И приклеилось это гадкое «Тина» — и в школе, и в институте, куда Кристина, знавшая два языка чуть не с пеленок вполне прилично, поступила не без протекции. Помогли старые инязовские связи матери, вот только учиться совсем не хотелось. Хоть и вечерний факультет, хоть и отбарабанила уже четыре года, а все мечтала Кристина улизнуть от надоевшей формальности получения высшего образования и необходимости доставать справки о работе. Периодически она, конечно, куда-то под напором близких устраивалась — то в библиотеку, то в ЖЭК, то даже на фирму какую-то ковролин пылесосить. Смех, да и только! Чтобы потом детям рассказывать, какие трудные были у их необыкновенной маман «университеты».

Кристина не сомневалась, что создана для иной — изысканной, шикарной жизни, для удовольствия и радостей, которые дают богатство и власть. Вот только уже двадцать два стукнуло, а даром что «ноги от ушей», глазищи с блюдце, два европейских языка, манеры и бездна вкуса — томится все это богатство невостребованным. На мелочи Кристина размениваться не хотела, все ждала, что подадут к ее подъезду запряженную шестеркой карету, шестисотый «мерседес». Так говорила ее школьная подружка Надя, избравшая в отличие от пустых мечтаний Тины путь активной борьбы за красивую жизнь, за свое женское счастье.

— Ты, Тинка, к тому же чопорная, как старая дева. Только на словах — оторва, а на деле — жертва морального кодекса строителя коммунизма и домостроевских нравов бабуси… Вот и торчи на ее огороде как пугало в своем китайском «адидасе» и пускай слюнки на тех, кто катит мимо в сплошном «Версачи».