Эмили Гиффин - Детонепробиваемая Страница 3

Ещё одной распространенной реакцией были сочувственные кивки от людей, которые считали, будто мы скрываем горькую правду: неспособность зачать ребенка. Вроде как в тот раз, когда подруга Бена по колледжу сунула мне визитку с нацарапанным на обороте телефоном её клиники по лечению бесплодия. Я вручила карточку Бену, который тут же довел до сведения приятельницы, что через несколько месяцев после свадьбы сделал вазэктомию. Это не было правдой – я принимала таблетки, но что-то в его признании устыдило собеседницу и заставило её заткнуться.

И последним часто повторяющимся мотивом была песня о том, кто же станет заботиться о нас в старости. Мы с Беном отвечали: «Будем заботиться друг о друге». За этим следовал недоуменный вопрос: «А когда один из вас умрет?» И так далее. Иногда я вставляла, что в домах престарелых полно людей, чьи дети их никогда не навещают. Что дети ничему не являются гарантией. Ребенок может сделаться бедным проблемным художником. Или вырасти сумасбродным эгоистом. Или родиться неполноценным, то есть неспособным позаботиться даже о себе, что уж говорить о пожилых родителях. Мы с Беном прагматично соглашались, что стремление обеспечить себе достойную старость – на редкость глупая и себялюбивая причина, чтобы размножаться. Лучше работать и откладывать деньги, а не отягощать собой будущее поколение.

Но со временем мы привыкли не поддерживать скользкие темы. Так было намного проще. Мы просто обменивались понимающими взглядами и обсуждали сторонние посягательства позже. Нас раздражало узколобое убеждение большинства окружающих, будто в семье непременно должны быть дети, но одновременно мы испытывали некое самодовольство от того, что являемся частью сообщества добровольно бездетных. Смысл нашего союза в свободе, перспективах и в изучении друг друга. Мы вместе, потому что хотим быть вместе, а не из-за необходимости в партнере для родительства и не из-за того, что повязаны отпрысками в восемнадцатилетней клетке долга.

Но затем, спустя два года брака, кое-что изменилось.

Поначалу метаморфоза протекала незаметно, как обычно и происходят перемены в браке, поэтому мне трудно сказать, с чего все началось. Но, оглядываясь назад, предполагаю, что начало было положено, когда мы с Беном поехали кататься на лыжах с Энни и Рэем, той самой парой, которая организовала наше первое свидание. Мы с Энни дружили с разгульных лет в колледже, и потому я сразу заметила, что она пьет только «перье». Сперва она утверждала, будто принимает антибиотики от синусита, но раньше прием лекарств никогда ее не останавливал, так что я упорствовала и выпытала правду. Она была на восьмой неделе беременности.

– Вы так и планировали? – выпалила я, уверенная, что произошла досадная случайность. Энни обожала свою работу режиссера-документалиста, да и помимо профессии много чем занималась. Она никогда не проявляла интереса к материнству, и я не могла представить, как она выкроит время и на это дело.

Энни и Рэй взялись за руки и синхронно кивнули.

– Но я всегда думала, что вы не хотите детей, – растерялась я.

– Мы не хотели их прям сразу, – пояснила Энни. – Но теперь чувствуем, что готовы. Хотя, наверное, к этому никогда нельзя быть готовым полностью! – Она покраснела и захихикала как школьница.

– Хм-м, – промычала я.

Бен толкнул меня ногой под столом и сказал:

– Что ж, мои поздравления, ребята! Потрясающая новость. – Он сурово посмотрел на меня и добавил: – Не правда ли, Клаудия?

– Да. Потрясающая, – кивнула я, но все равно чувствовала себя обманутой. Мы с Беном потеряем любимых сопутников по путешествиям, единственных друзей, как и мы свободных от детей и бесконечных проблем с ними связанных.

Мы закончили ужинать. Разговор преимущественно шел о младенцах и о недвижимости в Уэстчестере.

Позже, когда мы с Беном остались одни в нашем номере, он отчитал меня за то, что я так демонстративно не разделила радость Энни и Рэя.

– Ты могла хотя бы притвориться, что рада за них, – выговаривал он. – А не докапываться, произошло ли это по плану.

– Просто я очень удивилась, – оправдывалась я. – А ты подозревал?

Бен покачал головой и с едва уловимой завистливой ноткой протянул:

– Нет. Но, думаю, это здорово.

– Неужели ты тоже внезапно захотел детей? – по большому счету в шутку спросила я.

Бен ответил быстро, но его слова показались мне неискренней отговоркой:

– Конечно, нет, – сказал он тогда. – Не смеши.

В следующие несколько месяцев стало только хуже. Бен очень интересовался, как прогрессирует беременность Энни. Восхищался снимками с УЗИ, и даже приклеил один такой на наш холодильник. Я напомнила, что мы не из тех семей, которые «лепят на холодильник что ни попадя».

– Да ладно тебе, Клаудия, расслабься, – отмахнулся Бен, с взволнованным видом убирая мутный черно-белый снимок в ящик стола. – Стоит за них порадоваться. Ради Бога, они же наши лучшие друзья.

Вскоре после этого случая, перед самым рождением ребенка Энни и Рэя, мы с Беном спонтанно махнули на выходные на курорт, где поженились. На календаре было начало января – те дни, когда резкое исчезновение рождественских атрибутов и туристов делает Манхэттен неожиданно пустым и померкшим, – и Бен сказал, что с нетерпением ждет начала марта, когда мы предварительно запланировали поездку в Белиз. Помню, я быстро покидала несколько шортов и новое красное бикини в кожаный саквояж и заметила, как здорово обладать возможностью куда-нибудь слетать, если вдруг захочется.

– Да, – кивнул Бен. – В нашей семейной жизни есть чудесные моменты.

Эти слова ввергли меня в еще более черную меланхолию, но я не стала акцентировать на них внимание. И даже не пыталась разговорить Бена, когда он держался необычно молчаливо весь полет на Карибы.

Я не слишком волновалась до самого вечера. Мы заселялись в номер и распаковывали одежду и туалетные принадлежности. Я на секунду остановилась полюбоваться из окна на море и, поворачиваясь к чемодану, краем глаза заметила отражение Бена в зеркале. Его губы были сжаты в полной раскаяния гримасе. Я испугалась, вспоминая, что моя сестра Маура однажды сказала о мужчинах, изменяющих своим женам. В этой области она собаку съела, так как, по достоверным сведениям, её муж Скотт изменял ей как минимум с двумя женщинами. «Берегись, если мужик ведет себя очень мерзко или очень мило, например, внезапно начинает ни с того ни с сего дарить цветы или украшения, – поучала она. – Или безо всякого повода устраивает романтические сюрпризы. Это совесть. Он так пытается загладить вину за какой-то свой проступок». Я попыталась успокоиться, убеждая себя, что это просто паранойя. Мы с Беном частенько неожиданно срывались куда-нибудь на пару дней, особой причины нам никогда не требовалось.

Но мне все равно хотелось развеять навязчивый образ Бена, прижимающегося к потной богемной любовнице, и я села на кровать, сбросила шлепанцы и попросила:

– Бен, поговори со мной. Что тебя гложет?

Он с трудом сглотнул и сел рядом. Кровать слегка прогнулась под его весом, и от этого я еще больше лишилась равновесия.

– Не знаю, как это лучше сказать, – надтреснутым голосом произнес Бен. – Поэтому просто скажу как есть.

Я кивнула, чувствуя подступающую к горлу тошноту.

– Давай.

– Думаю, я все же хочу детей.

На меня нахлынуло облегчение, и я даже рассмеялась.

– Ты меня напугал. – Я снова засмеялась, уже громче, и открыла бутылку ямайского пива из мини-бара.

– Я серьезно, Клаудия.

– Что это на тебя нашло? Это из-за Энни и Рэя?

– Возможно. Даже не знаю. Просто такое чувство, – вздохнул Бен, прикладывая руку к груди.

«По крайней мере, он мне не изменил», – подумала я. Предательство такого масштаба невозможно изгладить или забыть. А мимолетное желание стать отцом, несомненно, скоро пройдет. Но когда Бен принялся перечислять причины, почему ребенок не так уж и плох, и бормотать, что нужно передать мир потомкам, мое облегчение сменилось чем-то иным. Ощущением, будто все валится из рук, ускользает сквозь пальцы.

Стараясь сохранять спокойствие, я выдала довольно убедительную речь. Напомнила Бену, что все эти родительские заморочки нам чужды. Напомнила, что наши отношения основаны на уникальной связи нас двоих и о том, что трое и больше – это уже толпа. Напомнила, что с ребенком мы не смогли бы вот так сорваться и прилететь сюда. Что с ребенком мы окажемся навечно прикованы к дому.

– Но у нас будет много всего другого, – возразил Бен. – Вдруг мы действительно лишаем себя чего-то здоровского? Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил, что жалеет о рождении ребенка.

– А если бы кто-то и жалел, неужели так бы прямо и признался? – съязвила я.

 – Может, и нет, – кивнул Бен. – Но я все равно не думаю, что кто-то об этом жалеет.