Александр Юк - Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви Страница 32

В последней тщетной попытке Гаврош рванулась через стол… но еще раньше тяжеленный ключ опустился на хрупкие часики. У ошеломленных, застывших ребят все стоял в ушах звук этого удара, поглотивший жалкий хруст лопнувшего стекла. Испуганный и ничего не понимающий, вылез из-под стола Макс, и никому из мальчишек даже не пришла в голову мысль, что он там делал. Максим посмотрел на ошарашенные лица ребят, на спокойное ледяное лицо Монмартика, стоящего с видом человека, до конца выполнившего свой долг, и вытащил из-под ключа расплющенные обломки. Он покрутил их в руке и вдруг рассмеялся звонким заразительным детским смехом. Макс пытался что-то произнести сквозь смех, но что именно, разобрать было невозможно, и он протянул ребятам останки часов. Но даже теперь те не сразу разглядели изуродованную пластмассу обыкновенных игрушечных часиков, которые за десять рублей можно купить в любом магазине детских товаров.

– Ну, Монмартик, ты меня до Кащенко доведешь, – вытирая выступившие от смеха слезы, с трудом выговорила Наташка.

– Надь, так можно я их попробую реанимировать? – спросил Женька, доставая из кармана маленькие дамские часики без браслета.

Та только махнула рукой: делай что хочешь.

– Ну, ты даешь! Думаю, Гаврош запомнит эти часики на всю жизнь. И на пенсии будет рассказывать внукам, – Лошак вернул Монмартику пластмассовую лепешку, вдавленную в честный кожаный ремешок от Надькиных часов.

– Мы не состаримся, пока не перестанем совершать поступки, о которых будем рассказывать в старости, – изрек Женька.

– Ты сегодня прямо философ, – Маша незаметно погладила его по руке, проходя мимо.

Женькина выходка разогнала ребят. Девчонки ушли в свою комнатку, где Монмартик, вооружившись ножом и вилкой, уже ковырялся в разобранных мелких детальках. (Надя демонстративно села к нему спиной.) Через какое-то время на кухне захлопала дверца холодильника, загремела посуда. Первой не выдержала Олька:

– Они ж сейчас пожрут последние консервы.

Инга силой усадила ее на место. Вскоре из щелей в перегородке потянуло горелым. Теперь вскочила Леночка, и Инге опять пришлось призывать к выдержке. Маша не могла избавиться от впечатления, что Мама-Оля незримо присутствует здесь и управляет всей интригой. Это было очень в ее духе: не предлагать готовых решений, а только задать ситуацию, поставить ребят перед необходимостью выбора. А выбор, он всегда есть в жизни. Это неправда, когда говорят: нет выбора. Выбор из одного варианта не бывает – просто бывают варианты, которые нам не нравятся.

Девчонки сидели тихо, прислушиваясь к происходящему за стеной. Вадик прикрикивал на Лошадинова:

– Лошак, ты макароны ставил варить? А ты их сначала продул?

– А разве нужно? Мне никто не сказал. Откуда я знаю…

– Ну вот, вытаскивай и сейчас продувай, а то слипнутся, и будет лапша.

– Дик, у нас еще оставалась замороженная пицца «салями»?

– С какими еще алями?

Девчонки не выдерживали, зажимали руками рты и зарывались лицами в подушки. Наконец, в комнату зашел весь вспотевший Дик с торжественным приглашением:

– Не изволите ли оттрапезничать с нами, достопочтенные дамы? Прошу всех поспешить. Все горячее и обильно полито мужским потом.

Девичья забастовка завершилась полной и безоговорочной капитуляцией сильной половины. Оставалось лишь закрепить в постановлении очередного ночного судебного заседания принципы равноправия полов.

– Женя, тебе что, особое приглашение нужно? Ты обедать собираешься? – обернулась уже в дверях Наташа.

Монмартик оторвался от своих занятий с часами, но с места не сдвинулся:

– Нет, спасибо. Я пока не проголодался.

Кажется, лишь теперь он начал, наконец, понимать весь подтекст происходящих событий. До этого он так был занят своими мыслями, своими делами, что в том радужном настроении, в котором он пребывал, не оставалось места заботам о хлебе насущном. Маша подошла к нему и тронула за плечо:

– Женя, ты чего? Мы же целый день ничего не ели. Пойдем.

Монмартик подождал, пока все выйдут из комнаты, и спросил:

– Вы это специально? Это спланированная провокация?

– Конечно, Жень. А ты, как святой, ничего вокруг себя не замечаешь.

– Понятно. Ты иди. Я есть не буду. Ребята готовили без меня, без меня и обедайте.

– Значит, в другой раз ты будешь готовить.

– Вот в другой раз и поем.

Маша еще пыталась его переубедить, пока ей не надоело сражаться с его упрямством.

– Не хочешь – как хочешь. Оставайся голодным.

Но уже садясь за стол, она подумала: «Все-таки надо Женьке хоть кусок торта отнести».

Гарик приехал утром. С поезда на поезд, не заезжая домой, он возник неожиданно. Его появление напрягло Машу. Он ходил, наступая ей на пятки, не обращая внимания на Монмартика и пытаясь завладеть ее вниманием. Маша вдруг перебивала его и показывала на толстую сонную муху, отогревшуюся в тепле и теперь бестолково летающую по всей комнате:

– Видишь?

И пока Гарик, ничего не понимая, вертел головой вслед монотонному дурному жужжанию, Маша вскакивала и убегала.

Монмартик стоял перед ней в жуткого вида пыльно-черной широкополой шляпе, пронзенной через проеденные молью дыры пером из листа королевского папоротника, какие до сих пор вывозят с Кавказских гор в королевские парки Великобритании. Черные, подрисованные маркером усики и бородка хоть и не превратили его в истинного мушкетера, но, надо было признать, придавали его облику приятную экстравагантность. Но главное заключалось не в этом. И, как ни странно, даже не в старой проржавевшей рапире со сломанным на четверть клинком, на которую он сейчас опирался. Что-то чудесное, вдохновенное всплыло из глубин и захватило его целиком, и в этом маскарадном образе он казался куда более естественным и реалистичным, чем в своем привычном обличье.

– Монмартик, ты великолепен!

– Ваш преданный слуга, Ваше Величество.

Он отвесил поклон, сорвав шляпу и метя импровизированным пером по павшим к ногам листьям.

– «И кланялся непринужденно», – невольно вспомнилась строка, посвященная другому Евгению.

– «Чего ж вам больше? Свет решил, что он умен и очень мил», – съязвил из-за ее спины Гарик, но Маша к нему даже не обернулась.

Она вынула из волос золотистый изогнутый гребень и перевернула его острыми зубцами вверх. Придерживая над головой эту импровизированную корону, она плавно и величественно приблизилась к Монмартику и, глядя в бездонную глубину его глаз, положила ему на плечо руку:

– О нет, сударь, вы достойны большей чести. Преклоните колено.

Ребята подошли ближе, в ожидании веселого представления. Женька, подыгрывая Маше, повиновался и, положив обе ладони на эфес воткнутой в землю эрзац-шпаги, преданно и как-то еще особенно смотрел на нее. Но именно этот взгляд и смутил на секунду Машу. Уже начав было: «Мы, королева Мария Питерская, жалуем…» – она вдруг запнулась и негромко попросила: