Марина Мареева - Принцесса на бобах Страница 34

— Я, между прочим, тоже, — хмыкнул Дима, быстро расстегивая пальто, — не для выхода в свет одет. Твоя наследница меня разбудила с воплем: «Скорее! Спасайте маман!..» Нет, ну я не в пижаме, конечно, но все же…

Он был в стареньком «хэбэшном» джемпере и в джинсах.

Они взглянули друг на друга и улыбнулись, не сговариваясь. Сразу все стало проще, легче, свободней.

— Ладно, — сказал Дима. — Сиди, жди меня. Я мигом.

Он вышел из машины и исчез за дверями ночного магазина. Едва дождавшись, пока он скроется, Нина повернула к себе зеркальце заднего обзора. Оглядела себя в нем критически, придирчиво. Черт, ни помады с собой, ни карандаша — глаза подвести… Впрочем, что тут сейчас подводить — заплаканные глаза с припухшими веками? Волосы подколоты кое-как. Она вытащила заколку, пару шпилек — волосы упали на плечи. Все, что у нее осталось от былой красы, — густая грива цвета воронова крыла да походка. Умение держать спину. Прямая спина, отменная стать… Порода, господа. Порода!

Может быть, оставить их распущенными? Нина снова оглядела себя в зеркале, повертела головой так и эдак… Густые пряди прямых темных волос… Вроде ничего… Ну, нет! Чтобы он понял, что она тут для него прихорашивалась? Много чести!

И Нина, решительно подняв волосы вверх, щелкнула заколкой. Старая дура! Еще час назад, дрожа от благородного гнева, шла громить его лавку, а теперь крутит головой у зеркальца, поправляет челку, губы накусывает, чтобы были ярче… Дура. Нужна ты ему! Он сам тебе это сказал.

Дима выскочил из магазина, прижимая к груди пакеты со снедью. Сел в машину, веселый, деловитый. Раскидал пакеты по заднему сиденью, один, самый большой, поставил Нине на колени.

— Давай, — сказал он, заводя мотор, — подкрепляйся. Тебе — как? Тебе лучше?

— Мне лучше, — кивнула Нина, открывая пакет, набитый всякой всячиной. — Это что? Фисташки? А это что за овощи?

— Это фрукты, — рассмеялся Дима. — Забыл, как называются… Помесь фейхоа, авокадо и киви… Дегустируй!

Ей совсем не хотелось есть. Но все это гастрономическое великолепие покупалось для нее, выбиралось им тщательно…

И пока он вез ее ночными московскими улицами, Нина усердно грызла орешки, вскрывала какие-то обертки, разворачивала тончайшие пергаментные кружева, освобождая от них корзинку с засахаренными фруктами.

— Это Вовке… — прошептала она восхищенно. — Можно?

— Вон. — Дима молча кивнул на пакеты, лежащие на заднем сиденье. — Там все это есть… Это для него.

— Спасибо. — Нина взглянула на него благодарно.

Он смотрел прямо, на ночное шоссе. Свет фонаря выхватил из полутьмы его профиль: высокий выпуклый лоб, крупный нос, чуть-чуть привздернутый вверх, самую малость… И подбородок — крупный, волевой.

Дима повернулся к ней и перехватил ее взгляд. Она вздрогнула и отвернулась. Еще подумает, что она им любуется! Дудки. Она смотрит в окно.

— Там еще «Мартель», — сказал Дима. — Нашла? И рюмки. Я купил рюмки.

— Я пить не буду, — отрезала Нина.

— Будешь. — Дима притормозил возле кромки тротуара. — Будешь, будешь. И я с тобой выпью.

Он достал бутылку «Мартеля» и коробку с рюмками.

— Давай как микстуру! — Дима отвинтил крышечку.

Нина наконец повернулась к нему. Он налил коньяку в две рюмки на треть, символически, протянул одну рюмку ей и сказал, улыбнувшись:

— Ну? Тебе не помешает… Давай, по капельке. В лечебных целях. Как рыбий жир.

— Скажешь тоже, рыбий жир, — поморщилась Нина. — Гадость такая!

— Давай! — Дима поднес свою рюмку к Нининой.

Выпили молча.

— Знаешь, — произнес он вдруг негромко. — Я давно хочу тебе объяснить… Нет, не оправдаться! Я ни в чем перед тобой не виноват. В принципе… Но когда ты кричишь: «Новый русский»…

— Я больше не буду, — торопливо вставила Нина.

— Подожди! — Дима досадливо поморщился. — Не перебивай. Я не открещиваюсь. «Новый», так «новый». Ничего позорного в этом нет. Никакого криминала. Дело не в этом…

— А в чем? — спросила она тихо.

— Бес его знает! — Дима налил себе еще. Она попыталась отобрать у него бутылку, но он не отдал. Выпил коньяк, повторил задумчиво: — Бес его знает… У меня три магазина, я их ненавижу! Я не тяну это дело, когда надо гнать, гнать, гнать, знать конъюнктуру, не продешевить, не упустить, там схватить, здесь урвать, тому в лапу сунуть, этому… Не вылететь из тележки, в общем…

— Не вышел из тебя «новый русский», — вздохнула Нина, подведя итог. — Не выходит. Не получается.

— Пожалуй, — согласился он задумчиво. — Иногда, знаешь, хочется туда, обратно… В начало восьмидесятых…

И он махнул рукой куда-то назад, вбок, в сторону, как будто там, за спящими домами московской рабочей окраины, за осенними деревьями, за промозглой теменью ноябрьской ночи, можно было отыскать эти самые восьмидесятые.

— Я там был нищим. — Дима снова приложился к «Мартелю». Он его уже не в рюмку наливал — глотал из горла попросту, без антимоний. — Я был пацан зеленый, тощий был, ты себе представить не сможешь!

— Тощий? — Она усмехнулась, не поверив. — Ты?

— Я, я… Это я в последние три года поплыл… Разожрался.

— Ты не разожрался, — возразила она искренне, без всякой лести. — Ты заматерел.

— Мерси вам, графиня! — И он приложился губами к ее руке. — Надо же, как вы подобрели, ваше сиятельство. Уже не язвите — комплименты отпускаете.

— Подобреешь с таких-то харчей, — рассмеялась Нина, кивнув на пакеты.

— А-а, неподкупная вы наша, вот он, ключ к вашему сердцу.

— Фисташки, — подсказала она, смеясь.

— Фисташки… — Дима снова потянулся к бутылке, но Нина отняла и завинтила крышечку. — Я был тощий, кудрявый…

— Да ну? — изумилась Нина. — Где кудри?

— Срезал. — Дима провел ладонью по коротко стриженным волосам. — Увы, мон ами… Не по имиджу. Где ты видела мистера Твистера в кудрях? Твистеру полагается быть или лысым, или «под бокс».

— «Под бокс», — согласилась Нина, и они расхохотались.

Странное дело: они смеялись и говорили взахлеб, перебивая друг друга, будто были знакомы сто лет, почти родные. Словно не было ни этого дурацкого сватовства, ни выяснения отношений, ни ее слез, ни его хамства.

— Ну дай договорить! Довспоминать! — потребовал Дима, отсмеявшись. — Да-а… Восемьдесят пятый, скажем… Давние времена! Оклад сто двадцать тугриков, и — сиди, день напролет пыхти над оптимальной формой сливного бачка… Одной рукой унитаз рисуй, другой — «Лолиту» листай под столом в ксерокопии.

— Ладно врать-то, — вздохнула Нина, вспомнив о его Лолите. Все-таки не удержалась, подпустила дегтю в мед его сладостных воспоминаний. — Лиши тебя сейчас твоего капитальца… Удавишься!