Когда герои падают (ЛП) - Дарлинг Джиана Страница 35

— Да, — почти прошипела она, и я наконец поняла, откуда исходит эта маниакальная интенсивность от всего ее тела. Преданность. — Амадео Сальваторе поступил правильно по отношению к человеку, которого едва знал. Он заботился о всей семье только потому, что умер молодой парень, который работал на него. Когда синьор Кароцца умер, Торе оплатил его похороны. Когда сестра Донни захотела получить образование, он отправил ее в Болонский университет. — она сделала паузу, чтобы улыбнуться, во все зубы. — Когда мне понадобилась работа после того, как я вернулась в Америку с разбитым горем, Торе нашел мне ее, а когда он переехал сюда пять лет назад, я наконец нашла то место, где можно было вернуть ему верность.

У меня пересохло во рту, язык покрылся горечью кофе. Мне было трудно глотать, возможно, потому что я не хотела проглатывать рассказы Яры. Я не хотела слушать истории о том, что мафия хорошие парни.

Мне уже пришлось пересмотреть многие основные убеждения с тех пор, как Дэниел покинул меня. Я не была готова сопереживать злодеям, которые преследовали меня и моих близких всю мою жизнь.

Яра, казалось, почувствовала мою несговорчивость, ее рот плотно сжался от гнева, который, как я видела, бурлил внутри нее.

— Плохой адвокат строго следует закону; лучший адвокат заставляет закон работать на себя. Закон и мораль не всегда могут сосуществовать, Елена, и иногда разница между ними заключается в верности.

— Что вы хотите от меня? — потребовала я, высвобождая руку из ее влажной хватки, хватая свой холодный кофе. — Я уже веду это дело.

— Правда? — спросила она, приподняв одну бровь, как вопросительный знак. — У меня создалось впечатление, что Елена Ломбарди ничего не делает наполовину.

— Нет, — немедленно возразила я, не подумав.

— Хорошо, — сказала она с самодовольной улыбкой, как у кошки, съевшей канарейку. — Тогда вы будете готовы на всё, чтобы выиграть это дело.

Я свирепо посмотрела на нее, не желая отвечать.

— Я знаю, что вы не хотите, чтобы лучшему другу вашей сестры причинили вред. — ее голос снова был теплым и ласковым. — Вы видели, что это разбирательство делает с Данте. Это будет не первое покушение на его жизнь, если он не сможет избавиться от обвинительного приговора. Его другие… соратники больше не доверяют человеку, находящемуся под судом. Крысы слишком часто встречаются в канализации преступного мира с тех пор, как в 80-е годы это произошло с Томмазо Бушетта и Рино Мальоне» [45] .

— Я не хочу его смерти, — согласилась я, потому что обнаружила, что это правда.

При виде этого массивного тела, распростертого и расслабленного на черном кожаной диване, широкого лица, покрытого липким потом, потерявшего жизненную силу, у меня до сих пор болел живот.

Яра откинулась на спинку стула, скрестила ноги и сложила руки на коленях. Я знала эту позу, потому что сама часто принимала эту фальшивую невозмутимость, когда собиралась нанести смертельный удар.

Моя кровь гудела под кожей, как сигнал тревоги, предупреждая немедленно уходить.

Я не ушла.

А должна была.

Но я сидела, застывшая в янтаре своего любопытства и почти болезненного желания быть включенной в это.

И Яра нанесла удар.

— В таком важном деле, когда информация распространяется быстро, а у меня нет времени общаться с мистером Сальваторе так часто, как он того требует, мы придумали решение.

Нет.

Я знала, что она скажет, я слышала это, как если бы это было сказано голосом дьяволом, полным дыма и серы, когда она произнесла слова, которые я эхом повторяла в своем сознании.

— Нам нужно, чтобы вы были координатором по этому вопросу, мисс Ломбарди. Нам нужно, чтобы вы переехали в квартиру мистера Сальваторе.

У меня всегда был плохой характер.

Ирландская и итальянская кровь не способствовала спокойствию, и в душе я была очень эмоциональна, слишком чувствительна для собственного блага. Поэтому я часто яростно бросалась на тех, кто меня обижал, инстинкт причинения боли тем, кто обижал меня, был почти животным.

Я обижала Дэниела, высмеивая его сексуальные склонности, потому что мне было так стыдно, что я не могла преодолеть свои собственные сексуальные проблемы, чтобы даже попытаться понять его извращенные наклонности.

Я причинила боль Жизель, когда узнала, что она беременна, желая уничтожить ее словами, если не могла сделать это руками. Я хотела уничтожить ее так же верно, как она разрушила мои мечты.

Я причинила боль Кристоферу, когда он пытался напасть на Жизель на открытии ее галереи, не только за то, что он так давно и бесповоротно обидел меня, но и за то, что он обидел мою сестру. В каком-то извращенном смысле, только мне было позволено это делать, и только потому, что я чувствовала, что заслужила это право.

Я пыталась ранить Яру после того, как она нанесла мне смертельные удары для карьеры.

Я оттачивала острие своего похожего на лезвие языка, рубя ее комментариями о коррупции и предательстве, шантаже и злоупотреблении властью.

Потому что всё было правдой.

Ей не нужно было говорить мне, хотя в какой-то момент моей тирады она это сделала, сказав, что я буду уволена и, если она имеет право голоса, занесена в черный список в Нью-Йорке, если откажусь выполнить ее требование. Ей не нужно было намекать на то, что любого, кто отказывал Каморре, вскоре находили избитым до полусмерти или мертвым в какой-нибудь канаве.

Я боролась с ней, пока мой голос не охрип, горло не было перерезано колючками, которые я пыталась бросить в нее, а затем ослаб мольбами, которые я продолжала, когда уже ничего не помогало.

Яра была равнодушной.

Она смотрела на меня с застывшим выражением лица, которым я когда-то так восхищалась, наблюдая, как пламя гнева и несправедливости вспыхивает во мне и расплавляет изнутри.

Я чувствовала себя такой юной, такой слабой и наивной, что поверила, будто она может стать моим наставником, взять меня под свое крыло и питать любовью и наставлениями. Разве я еще не научилась лучше? Почему я позволила себе надеяться на доброту, когда видела протянутую в мою сторону руку, хотя знала, что, скорее всего, вместо рукопожатия получу пощечину?

В моей жизни был такой период, когда я даже не мечтала о счастье. Я просто мечтала о жизни без дальнейшей боли.

Но, похоже, Бог, или судьба, или еще какие силы природы, проклявшие меня с рождения, решили вновь поиздеваться надо мной, поставив под угрозу единственное, в чем я когда-либо была уверена, единственную мечту, которая у меня осталась.

Если кто-нибудь узнает, что я живу с капо нью-йоркской Каморры, я лишусь лицензии на адвокатскую деятельность.

Диплом, на получение которого я потратила четыре года в Италии и еще год на изучение американского права в Нью-Йоркском университете, а затем последние четыре года моей жизни, которые я практиковала с бешеной свирепостью.

Все это могло исчезнуть в один миг.

Я буду в полной заднице, если соглашусь, и в полной заднице, если не соглашусь.

Когда я оставила Яру в кафе, слишком взбешенная, чтобы попрощаться, было почти невозможно не утонуть в океане жалости к себе и печали, поднимающихся сильным приливом из моего нутра в горло, душащих дыхательные пути, вытекающих из протоков.

Я не плакала уже больше года, с тех пор как узнала, что Жизель беременна ребенком, о котором я так мечтала с Дэниелом.

Но тогда я плакала, и обнаружила, как много видов слез существует.

Гневные, такие соленые, что они обжигали горячие щеки.

Сердитые слезы, которые просачивались в рот и вызывали тошноту, будто я проглотила слишком много морской воды.

Одинокие слезы, когда я поняла, как мало у меня людей, которые были в моем углу, как мало близких, которых я могла бы назвать своими.

Когда я поняла, что во многом это одиночество было моей виной, потому что я оттолкнула от себя стольких людей из-за страха быть обиженной. Но разве эта ситуация не доказывала, почему я так поступила?