Хочу тебя, девочка (СИ) - Борн Амелия Страница 36

Можно было не признавать того, что узнала, отрицать свою принадлежность к этой женщине, попытаться забыть, что она сделала…

Но было совершенно бесполезно спорить со своим собственным отражением.

Оно знало правду. Оно не давало шансов на самообман.

Такси затормозило у ворот особняка Ежовых и я уверенно шагнула на посыпанную гравием дорожку. Меня здесь совсем не ждали, но и я явилась не ради праздных бесед.

На мой звонок в дверь, выполненную с претензией на старину, с металлической ручкой-молотком, ответили далеко не сразу. А когда она все же распахнулась, я с удивлением увидела перед собой того, кого совсем не ожидала.

— Какого хрена ты тут делаешь? — прорычал грубо Ежов, уставившись на меня глазами, полными ненависти.

И откуда только в нем это все взялось? Эта непримиримая, черная злоба ко мне — человеку, которого он даже толком не знал?

— Я не к тебе, — ответила холодно. — Так что будь добр… уйди с дороги.

От гнева, бросившегося ему в лицо, он практически почернел. Его пальцы впились в мое запястье с такой силой, что после этого захвата наверняка останутся синяки. Я тут же попыталась вырваться, прошипев:

— Убери руки! Или тебе нужно еще одно обвинение — в насилии — сверх того, что у тебя уже имеется за промышленный шпионаж?

Со злобным рыком он отдернул руку, будто обжегшись, и криво улыбнулся — как мне показалось, даже с некоторым уважением:

— Ну ты и сука.

Я усмехнулась:

— Я училась этому у лучших… братец.

Его щека нервно дернулась, глаза снова полыхнули темной яростью:

— Значит, все знаешь…

— А ты искренне думал, что ты один в курсе всех дворцовых тайн? — хмыкнула я. — Кстати, почему ты дома, а не в вип-комнате два на два метра, по соседству со столь же выдающимися финансовыми деятелями, перед которыми мог бы похвастаться своими подвигами?

— Дрянь! — злобно выплюнул он.

— Стараюсь, — ответила спокойно на очередной комплимент. — Так что, доложишь о моем появлении или как тут у вас принято?

Но отвечать ему не пришлось. Сама Елизавета Андреевна показалась из-за спины сына.

— Мариночка! — ахнула она, растерянно прижав руки к сердцу.

— Добрый день, — церемонно откликнулась я. — Мы могли бы поговорить?

— Конечно… Конечно! — засуетилась она.

Ежов только зубами скрипнул, но на удивление покорно отошел, позволяя мне пройти в дом.

Я мимолетом огляделась и снова сосредоточила взгляд на женщине, что меня родила. Она стояла на месте, жадно меня осматривая и от этого взгляда, полного чувства вины и запоздавшей нежности, мне стало не по себе.

— Где мы можем побеседовать… один на один? — напомнила я о цели своего визита.

Елизавета Андреевна вздрогнула, словно внезапно выдернутая из сна, и указала мне на одну из помпезно раскрашенных дверей:

— Там… в гостиной.

Я прошла за ней молча и только когда за нами закрылись двери комнаты, произнесла:

— Давайте оговорим сразу: мне не нужны ваши оправдания. Мне неинтересно ваше раскаяние. Я не нуждаюсь в том, чтобы у меня просили прощения. Все, что я хочу — это правды.

А еще, как и любой брошенный ребенок — понять, почему с ним так поступили. Почему, едва родившись, я уже была в чем-то виновата перед матерью? Настолько, что она от меня избавилась.

Но всего этого вслух я не сказала. Не хотела выдавать перед этой женщиной — по сути, совершенно мне чужой — своих уязвимости и слабости.

— Спрашивай, — донесся до меня дрожащий голос Ежовой.

Она нервничала. Я легко читала это в каждом ее жесте и слове, но что теперь от этого толку? Раскаянием не вернуть ушедших лет, не исправить того, что сделано.

— Я хочу знать, как все это… случилось, — проговорила я размеренно. — И почему… меня отдали.

Она отчаянно заломила руки, сделала несколько шагов по гостиной туда и обратно, затем беспомощно опустилась в кресло, обитое, конечно же, бархатом.

— Что ж… — выдохнула она. — Все было очень… просто. Твой отец у нас работал долгое время и в один момент нас вдруг… потянуло друг к другу. Это плохое оправдание, но… я ничего не могла с собой поделать. Не могла отказать себе в этой… слабости.

Она прервалась. Я видела, что рассказ дается ей нелегко и терпеливо ждала.

Елизавета Андреевна подняла на меня виноватый, но твердый взгляд и неожиданно сказала:

— Марина, твой отец был для меня… спасением. Спасательным кругом в океане моей несчастной жизни. Я его очень любила…

Она помедлила, потом все же добавила:

— Наверно, именно поэтому не смогла убить в себе его дитя. Хоть и понимала, чем все это мне грозит.

Я кинула на нее вопросительный взгляд и она, сплетя дрожащие пальцы в замок, призналась:

— Мой муж был монстром. Если бы он хоть что-то заподозрил… убил бы и меня, и Колю… то есть, твоего отца.

Она вздохнула и ее взгляд сделался таким далеким, словно она находилась уже не здесь.

— Я очень рисковала, но все же… мне удалось на несколько месяцев уехать из страны и тайно тебя родить. А по возвращении… я передала тебя твоему отцу и его жене…

— Моей матери, — твердо поправила я.

Она с болью прикусила губу.

— Да… Марина… я отдала тебя, но не было ни единого дня, когда я о тебе не думала! Иногда даже…

Елизавета Андреевна уронила голову на руки и я не смогла подавить чувство жалости при виде того, как затряслись от рыданий ее плечи.

— Иногда я даже специально проезжала мимо вашего дома в надежде тебя увидеть… — все же договорила она прерывающимся голосом.

— Почему тогда вы не пытались открыть мне правду? — спросила я, силясь понять, что чувствую после всего услышанного.

— Не хотела портить тебе жизнь. Ты считала матерью другую женщину и я… просто хотела, чтобы ты была счастлива… дочка.

Я дернулась, услышав последнее слово.

— Что ж… до определенного момента так и было, — улыбнулась я невесело. — Пока папа не стал пить.

К моему удивлению, Ежова неловко отвела глаза.

— Я ничего не могла сделать и все же чувствую себя виноватой в этом до сих пор, — призналась она.

— В чем? — нахмурилась я, ощущая, что услышу сейчас то, что мне не понравится.

— В том, что случилось с твоим отцом… Он…

— Он?.. — требовательно переспросила я.

Она растерла лицо, все еще влажное от слез, и словно бы нехотя призналась:

— Он стал пить после того, как перестал… работать на моего мужа.

— А перестал он, потому что?..

— Потому что именно он сидел за рулем в тот день, когда Алексей погиб. Коля был его личным шофером…

Я все еще не понимала, к чему она клонит.

— И что же? — поинтересовалась нетерпеливо. — Папа винил себя в смерти вашего мужа?

— Да… но не только. Родственники Алексея позаботились о том, чтобы твой отец больше не нашел никакой, даже самой плохой, работы… и вот тогда он начал пить. От собственной беспомощности и чувства вины.

Я молчала, потрясенная всем, что услышала. Не знала, сколько времени стояла вот так, замерев на одном месте, но очнулась только тогда, когда услышала вопрос Елизаветы Андреевны:

— Марина… ты ненавидишь меня?

Я перевела на нее задумчивый взгляд, но ответила без промедления:

— Нет. Вы отдали меня, но вы же дали мне жизнь. Дали вообще шанс жить. А ведь я могла и не родиться вовсе.

Ее губы снова задрожали, выдавая подступающие слезы. И все же она нашла силы сказать:

— Ты прости за то, что сделал мой сын. Он очень… похож на своего отца. И как бы ни было мне больно говорить это, но он понесет справедливое наказание за свои поступки. Он сейчас здесь лишь благодаря внесенному залогу, но скоро будет еще один суд и…

Она не договорила. Мне же не хотелось продолжать эту тему дальше. Ежов ненавидел меня и я, наверно, никогда не пойму, за что. Он разломал, растоптал мою жизнь и все же… он же и сделал меня сильнее.

И уж точно не он был виноват в том, что Камиль недостаточно меня любил для того, чтобы верить.

— Мне пора, — произнесла я, разворачиваясь, чтобы уйти.