Хочу тебя, девочка (СИ) - Борн Амелия Страница 35

Правда, уже утром меня ждал «сюрприз». Марина уехала, на этот раз без Пьера. И теперь я вынужден был снова ее искать. 

Часть 40. Марина

Я ехала туда, где могла получить ответы на все свои многочисленные вопросы.

Взлетная полоса миланского аэропорта Мальпенса стремительно скрылась из вида, когда самолет взмыл стальной птицей ввысь, отрывая меня от земной реальности. С этого момента осталось только огромное, всеобъемлющее небо. И я — окончательно растерянная и кажущаяся себе такой маленькой и беспомощной на фоне бесконечности небес.

Хотелось бы уснуть и ни о чем не думать, но так не получалось. За считанные минуты Исаеву удалось снова перевернуть мою жизнь, едва показавшуюся мне спокойной и устаканившейся, с ног на голову всего лишь несколькими фразами.

Откровения о моей биологической матери, признания в любви и мольбы о прощении — все это внесло в мою душу такую сумятицу, с которой я оказалась не в состоянии справиться самостоятельно. И если от всего, что касалось Камиля, я могла со злостью и обидой отмахнуться, то об открывшейся правде о моем происхождении забыть было не так-то просто.

Конечно, мне давно стоило поговорить обо всем с мамой. Признаться ей, что знаю о том, что во мне течет не ее кровь. Но сначала я считала это неуместным из-за ее болезни и последующего периода реабилитации, да и боль, причиненная мне Исаевым, на какое-то время заглушила все иные чувства и мысли. А потом… все так завертелось вокруг совместной работы с Пьером, что у меня не было возможности вернуться снова к тому вопросу, который постепенно отошел на задний план, но о котором я, тем не менее, никогда не забывала.

— Мама, это я! — выкрикнула нетерпеливо, едва успела войти в квартиру несколькими часами позже.

— Марина?

Мама, на лице которой читалось изумление пополам с радостью, вышла мне навстречу, вытирая руки о старенький фартук. И в этот момент она так отчетливо напомнила мне себя прежнюю, что на глаза навернулись слезы.

Пусть эта женщина меня и не рожала, но все события моей жизни, все долгие дни и бессонные ночи, что она проводила у моей постели, когда я болела — все это связывало нас куда крепче, чем просто узы крови. Это было время, проведенное вместе, которое никому у нас не отнять, никому не вычеркнуть из наших судеб.

— Я тебя не ждала… ты же в Париже должна быть! — проговорила мама и вдруг испуганно всплеснула руками:

— Случилось, что ли, чего? Что-то с Петенькой?

Петенькой называть Пьера могла себе позволить только моя мама. И эта мысль вызвала у меня сейчас невольную улыбку. А еще — дала время на то, чтобы проглотить внезапно вставший в горле ком и как можно спокойнее сказать:

— Нет, с Пьером все в порядке. Но кое-что действительно случилось…

Я оборвалась, только сейчас сообразив, что мама дома одна.

— А где Зинаида Львовна? — спросила я, инстинктивно оглядываясь по сторонам, словно та могла внезапно выскочить откуда-нибудь из шкафа.

Зинаида Львовна была маминой сиделкой, а точнее — нашей соседкой, вышедшей на пенсию медсестрой, которую я наняла, чтобы она помогала маме и приглядывала за ней.

— Я ее отпустила, — отмахнулась мама беззаботно.

— Но ты же знаешь, что мне спокойнее, когда ты не одна!

— Мариночка, я прекрасно себя чувствую! Зина проведывает меня несколько раз в день — и этого достаточно. А иначе я себя чувствую, как под надзором!

Я невольно вздохнула, смиряясь с мамиными аргументами. К тому же, вовсе не о Зинаиде Львовне я хотела сейчас поговорить.

— Так чего же ты вернулась? — снова спросила мама. — Показ отменили?

— Нет, — качнула я отрицательно головой. — Пойдем в зал, присядем.

Озабоченно нахмурившись, мама последовала за мной и устроилась рядом на диване, на который я без сил упала. С чего начать весь этот болезненный для нас обеих разговор, я не знала. Поэтому решила, что начать стоит с самого начала.

— Мама… когда я вернулась в эту квартиру… я нашла кое-что в глубине нашего старого шкафа.

Мама смотрела на меня таким непонимающим взглядом, что мне захотелось оставить весь этот чертов разговор, забыть обо всем, что услышала, вычеркнуть из памяти тревожащий душу взгляд незнакомой женщины… Но я не могла. Потому что знала, что все равно не сумею спокойно жить, не узнав правды.

А узнать я могла ее только от самого близкого человека. Потому что я не верила ни словам Исаева, ни молчаливым мольбам матери Ежова. Ежова, не моей!

— Марина, я не понимаю… — ворвался в сознание голос мамы.

Я сделала глубокий вдох и попыталась снова. На этот раз заговорила прямо:

— Я нашла твой дневник, мама.

Услышав это, она вздрогнула. Прижала в немом ужасе ладонь к губам, выдохнула сквозь нее:

— Я думала, он потерялся…

— Он пытался потеряться, но я его нашла, — пошутила с невеселой улыбкой. — Ты ведь не собиралась мне рассказывать, правда?

Она молча помотала отрицательно головой.

— Почему?

Во взгляде, который она на меня подняла, стояла такая боль, что у меня все внутри сжалось.

— Раз ты читала дневник, то и сама все знаешь. Я боялась… боюсь… что ты меня бросишь.

Боль, скрутившая все мое существо, резанула по глазам, вырвалась наружу дрожащим вздохом.

— Я бы никогда этого не сделала.

Моя ладонь накрыла мамину и я с грустной, но благодарной улыбкой добавила:

— Один хороший человек сказал мне — эта правда ничего не меняет. Ни моего к тебе отношения, ни моей к тебе любви. Ни жертвы, что я принесла бы снова и снова ради того, чтобы ты была жива и здорова.

Мама молчала, лишь по щекам ее лились слезы, говорившие лучше всяких слов. Придвинувшись ближе, я порывисто обняла маму и выдохнула:

— Ты — моя настоящая мама. Я тебя люблю.

Она тихо плакала в моих объятиях, но я чувствовала, как постепенно ее тело покидает напряжение. Она боялась этого момента двадцать долгих лет, но я надеялась, что отныне нам обеим станет легче.

— Подожди… — наконец произнесла мама, вытирая слезы. — Но если ты уже давно все знала, почему заговорила об этом только сейчас? И почему прервала свою поездку?

Я помедлила перед тем, как ответить. И в итоге спросила сама:

— Ты знала, кто моя биологическая мать?

Мама покачала головой:

— Нет.

Покусав губы, она добавила после паузы:

— Но я догадывалась.

— И кто же?

— Женщина, на чьего мужа работал твой отец. Елизавета Ежова.

Я вздрогнула. Конечно, это не было для меня сюрпризом, но то, что мама произнесла эти слова, делало их будто бы… реальнее. Правдивее.

— Она нашла меня в Милане. Наверно, хотела поговорить.

Про Исаева я упоминать не стала. Словно упрямо вычеркивая все, что с ним связано, могла убедить себя, что этот человек и вовсе не существовал.

— Наверно? — переспросила мама.

— Да. Наверно. Потому что я с ней не говорила. Почти сразу сорвалась с места и… вот я здесь.

Мама некоторое время молчала, но по ее лицу я видела, что в ней происходит мучительная внутренняя борьба.

— Не думала, что скажу это когда-нибудь… но каждый заслуживает шанса на то, чтобы его выслушали. Иногда все… не столь однозначно, как нам кажется.

— Ты хочешь, чтобы я с ней поговорила? — спросила удивленно.

Мама вздохнула:

— Я хочу, чтобы вся эта история перестала тебя мучить. А этого не произойдет, если ты не задашь свои вопросы… этой женщине.

Я рассеянно кивнула, признавая ее правоту.

— А теперь давай ужинать! — преувеличенно бодро заявила мама. — Иди мой руки.

Я слабо улыбнулась. Все же мама всегда остается мамой, сколько бы ни было лет ее ребенку.

Сполоснув лицо прохладной водой, я оперлась руками о края раковины и вгляделась в собственное отражение. Дрожь пробила тело, когда я неожиданно поняла, что же так встревожило меня при первом взгляде на Елизавету Ежову.

Ее глаза. Точно такие же, как мои собственные, что взирали на меня из зеркальных глубин. Такого же глубокого чайного оттенка, такой же формы и размера…