Анна Берсенева - Женщина из шелкового мира Страница 36

Из-за того что опасались пробок, в Шереметьево приехали слишком рано. Но сразу прошли в VIP-зал, а там ожидание почти не казалось тягостным. Мадина впервые была в этом зале, она вообще впервые улетала из Москвы, но за последние три месяца она уже побывала с Аркадием во множестве разных богатых залов — ресторанных, клубных, — поэтому не чувствовала сейчас никакого нового любопытства. Хотя радостную дорожную взбудораженность чувствовала, даже очень.

— Ты много бывал в Париже? — спросила она у Аркадия.

Сидя на диване, он изучал коричневую вкладку в какую-то толстую газету. Наверное, вкладка была о бизнесе, потому что в основном состояла из таблиц и цифр.

Услышав Мадинин вопрос, Аркадий оторвался от газеты.

— В Париже? Нет, не много. Раза два был, кажется. И то по делам.

— Но почему? — удивилась Мадина.

— Не знаю, — пожал плечами он. — Мне нравится Лондон, туда часто езжу. Тоже в основном по делам, конечно, но всегда задерживаюсь подольше. А Париж меня никогда не привлекал.

— Почему же ты мне не сказал? — укоризненно заметила она. — Получается, мы только из-за меня летим.

— Ну и что? — Аркадий улыбнулся. — Мне доставляет удовольствие сделать что-то приятное для тебя. Слетать ради этого в Париж — не самое большое затруднение, Мадо, поверь. Правда, показать его тебе как следует я не смогу, потому что сам его не знаю. Но мы возьмем хорошего гида.

— Не надо гида, — отказалась Мадина. — Я сама погуляю.

Она так много читала о Париже, особенно после того, как Аркадий спросил, куда она хотела бы съездить, и заверил, что выполнит ее желание обязательно, — что ей казалось теперь, она может гулять по этому городу с закрытыми глазами. Правда, гулять по нему с закрытыми глазами ей, конечно, совсем не хотелось.

Она сидела на мягком диване в VIP-зале, пила мартини и предвкушала Париж. И все это очень ей нравилось. И взгляды Аркадия, который отложил газету и, не донимая Мадину разговорами, то и дело все же на нее посматривал, — нравились ей тоже.

В общем-то ей все нравилось в нем. А что не нравилось, точнее, не вызывало особенного воодушевления, то по крайней мере не раздражало. За три месяца не было ни одной встречи с ним, которая была бы для нее тягостна.

И первая ночь не оказалась исключением.

В тот день, когда Аркадий Андреевич сделал ей свое ошеломительное предложение, Мадина не уехала в Бегичево. Почему — она и сама не объяснила бы, во всяком случае, внятными словами. Она позвонила родителям, сказала, что нашла в Москве хорошую работу, что скоро приедет за вещами и расскажет подробности… При этом разговоре ей приходилось стараться, чтобы ее голос звучал непринужденно и мама не встревожилась бы.

Неотделанная квартира казалась кромешно пустой только на первый взгляд. При более внимательном изучении за одним из ее причудливых поворотов обнаружилась мебель: приземистая, на восточный лад тахта, электроплитка, офисный стул. Понятно было, что все это свезли сюда без разбору, видимо, на время предстоящего ремонта. Вода и тепло тоже имелись.

В общем, жизнь здесь можно было считать райской. Только вот на каких условиях ей предлагалось жить в этом недоделанном раю?

Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы об этом догадаться. Мадина представила Аркадия Андреевича и задумалась.

Он не вызывал у нее неприязни, а вызывал даже интерес. Скорее всего, желание с ним общаться только этим интересом и объяснялось, но оно было, такое желание, и делать перед самой собою вид, будто его нет, Мадина не хотела.

Итак, он ей понравился. Не как мужчина — не любовно, не страстно. Вряд ли он мог понравиться ей и просто по-человечески, ведь она совсем его не знала. Но нравился он ей безусловно, и в этой загадке собственного к нему отношения было для Мадины что-то необычное, и необычностью своей привлекательное.

«Нет, что-то в этом есть нехорошее! — размышляла она. — Ведь ясно же, чего он рано или поздно от меня потребует. И скорее рано, чем поздно. Получается, я должна буду согласиться? Вот за эту квартиру, вообще за какое-то неясное, но заманчивое будущее?»

И тут же она сама себе отвечала.

«Какая чушь! — звучал у нее в голове ответ. — Какая надуманная, сконструированная, книжная неправда! Ведь я еще не знаю даже, как все это будет, что вообще будет, и тем более не знаю, что почувствую в тот момент, когда… Когда что-нибудь произойдет. Не знаю, но уже извожу себя какими-то возвышенными мыслями… о чем? О долге порядочной женщины? Интересно, перед кем? Я никому ничего не должна! Начиталась в детстве про блеск и нищету куртизанок и порчу теперь себе настроение глупыми сравнениями. Какая пошлость!»

Но, несмотря на все эти самоуговоры, она провела день вот именно в сравнениях и сомнениях, из-за чего к вечеру чувствовала себя совсем расстроенной и просто физически усталой, хотя ничего не делала и даже из дому не выходила.

Что из дому она не выходила напрасно, это Мадина сообразила слишком поздно, когда пришло время устраиваться на ночь. Она открыла бельевой ящик под тахтой, но постельного белья там не обнаружила, только комковатого вида подушку и ватное одеяло неприятного красного цвета.

«Целый день у окошка просидела, как царевна в тереме, вместо того чтобы белье постельное купить! — сердясь на себя, подумала Мадина. — Вот и спи теперь как на вокзале. Как будто кто-то обещал обустраивать твой быт!»

У нее даже пижамы с собой не было, ведь она ехала в Москву только на день. Хорошо еще, что зубная щетка была: Мадина купила ее как раз на вокзале, когда провела там ночь накануне встречи с Никитой.

Она легла не раздеваясь. Занавесок на окнах не было, и негаснущий свет огромного города мешал уснуть, тахта была чересчур мягкая — продавливалась почти до пола, перья вылезали из подушки и кололи щеку, одеяло казалось невыносимо тяжелым… Все беспокоило и тяготило, все было неудобным и неуютным!

«Завтра же уеду, — думала Мадина, глядя снизу, почти с пола, на темно-розовое тревожное свечение московского ночного неба в окнах. — Прямо утром. Первым же поездом! Надо постараться уснуть, чтобы время поскорее прошло».

Мысли эти были какие-то детские, потому что она сердилась на весь мир, тогда как сердиться следовало только на себя, на свои наивные, книжные фантазии, на свою склонность, тоже книжную, переусложнять самую обыкновенную жизнь. Житейскую жизнь.

Мадина закрыла глаза так решительно, что, будь у нее ресницы пластмассовые, как у куклы, они громко хлопнули бы. В ее детстве все взрослые так и говорили: «Девочка, а у тебя реснички-то настоящие? Смотри-ка, длинные, как у куколки!»