Буду твоей Верой - Ана П. Белинская Страница 36

Поднимаю голову и смотрю в хмурое серое небо, на котором свинцовые тучи обещают скорый дождь. Температура плюсовая, но из-за сильного ветра холод пробирает до костей.

— Что интересного увидела?

Я так пугаюсь, что не сразу узнаю голос.

Опускаю лицо и смотрю на парня, задравшего голову к небу.

— Егор?

Глаза Бестужева хитро прищуриваются и опускаются ко мне.

— Ага. Привет, Снеговик.

— Привет, — смотрю на Егора в джинсовых брюках и тонкой ветровке, из-под которой торчит воротник черной рубашки. Никогда его таким не видела. Официальным что ли. — А…а ты откуда здесь?

Мое сердечко начинает частить, когда мозг подбрасывает идею, что он приехал за мной.

— В том здании, — Бестужев кивает на серое здание советской постройки, — находится Федерация гандбола. — Конечно, зачем бы ему тебя встречать? Кто ты для него такая? — Мне предложили место в юношеской сборной, — между прочим говорит Бестужев, будто это не большое событие, а ничегонезначащий пустяк.

— Вот это да! Поздравляю! — это ведь должно быть очень круто! А он стоит и со скучающим видом о таком сообщает. Ну как так можно?! — И ты согласился? — ну что за глупый вопрос. Разве от такого предложения отказываются?

— Не знаю, — равнодушно пожимает плечами. — Я пока не решил. Ну а ты? Не думал, что ты состоишь в ЛГБТ — сообществе.

Ошарашенно вылупляю глаза.

— Что? С чего ты взял?

Бестужев кивает на яркую вывеску, установленную над железной входной дверью, на которой радужными буквами написано: «Их — меньшинство и мы обязаны им помогать!».

Мне кажется, так, я не смеялась никогда!

Хохочу на всю улицу под сведенные вместе брови Егора.

Никогда бы не подумала, что добрая фраза над входом в собачий питомник, могла бы быть так расшифрована!

— Это приют для собак, — отсмеявшись, поясняю. — Я по субботам сюда прихожу и гуляю с животными, — зачем-то уточняю. Вряд ли его успехи могут сравниться с моими. Волонтерством никого не удивишь.

— Любишь собак? — с неподдельным интересом выгибает бровь парень.

— Всех зверушек люблю, не только собак, — смущенно опускаю лицо. — Они не предают.

— В отличии от людей… — вдруг продолжает Бестужев. Поднимаю глаза и смотрю на парня, взгляд которого направлен куда-то сквозь меня, а на лице ходят ходуном скулы. Это было сказано таким тоном, что по телу пробегают мурашки — насколько животрепещуще это прозвучало.

Больше он ничего не говорит и ни о чем не спрашивает.

Не сговариваясь, идем в сторону Лужников, погруженные в собственные мысли.

Нам есть, что сказать друг другу, но мы упорно молчим и не спеша, доходим до природного заказника «Воробьевы горы», рассматривая укутанных прохожих, грустный неработающий фуникулер и голые темные деревья.

Здесь, в парке, такого сильного ветра нет, но все равно очень холодно. Я ежусь и прячу руки в карманы, сетуя на оставленные дома перчатки. Смотрю себе под ноги и пинаю грязную сырую потемневшую листву. Боковым зрением вижу, как Егор отдаляется, перебегает велосипедную дорожку и подходит к небольшому киоску.

Останавливаюсь и жду парня.

Он возвращается с двумя бумажными стаканчиками дымящегося горячего какао и один вручает мне.

Не спрашивая, не предлагая, просто уверенно делает.

Растерянно принимаю стаканчик и грею озябшие руки, уткнувшись в него носом и застенчиво улыбаясь.

— Держи, — выуживая из кармана, Бестужев мне протягивает протеиновый батончик. — Обычно в том киоске вкусные пончики продают, но сегодня, видимо, разобрали.

Откуда-то из глубин своей души я слышу тихую музыку, тоненькими колокольными перезвонами щекоча прямо под ребрами. Чувство щемящей нежности трогает мое сердце мягкой лапкой котенка. И мне хочется кричать слова благодарности, но не за угощения, а за то, что он просто такой, какой есть. Легкая грусть сковывает горло, и я еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать от того, насколько дико мечтаю его обнять, прикоснуться к этому печальному лицу руками, а больше…губами…к губам.

— Спасибо, — еле слышно шепчу. Я боюсь спугнуть эту волшебную грусть. — Подержи, пожалуйста, — прошу парня, отдавая свой стаканчик с напитком.

Разворачиваю батончик и делю пополам.

Только так. Только на двоих.

Егор хмурит брови, а потом улыбается: скупо так, как он это умеет.

Мы бредем вдоль аллейки.

Почему-то сейчас я вспоминаю свой сон: как в нем я гуляю по парку, только парень рядом со мной — не Артем, и в руках у него — не каталог, а половинка самого вкусного на свете спортивного лакомства!

— Все силы мы свои приложим,

Тянуть мы будем, сколько можем.

Канат себе мы перетянем –

И победителями станем!!!

Ууух, тянем, ууух потянем!

Кто сегодня окажется сильнее?

Одновременно с Егором поворачиваем головы в сторону русской народной мелодии, льющейся из-под певучей балалайки. Ряженые в ярких костюмах девушки кружат хоровод, а рядом дымятся огромные самовары с наброшенными сверху сапогами. Небольшая площадка украшена розоцветными флажками и лентами, а между двух берёз протянут баннер «Провожаем осень!». Слева ребятишки прыгают наперегонки в дырявых мешках, а ровно посредине две разнополовозрастные команды тянут толстый длинный канат.

Участники стараются, а болельщики смеются, хлопая ободряюще в ладоши. Это самая настоящая русская народная ярмарка! С плясками, играми и забавами!

Мои губы растягиваются в улыбке, когда два раза одна и та же команда перетягивает другую, заваливаясь всей толпой на землю.

— Ну-ка, команда Витязей, соберитесь! — подбадривает женщина-ведущая в кокошнике проигрывающую команду. — И третий, решающий раунд! Эээх, взяли, э-э-х потянули!

Киваю Егору, когда парень вопросительно изгибает бровь.

Смеюсь и забираю у Бестужева куртку.

Парень бросается к проигрывающей команде Витязей, хватает конец каната и несколькими мощными рывками перетягивает на свою сторону команду противника!

Словно на игровом поле болельщики скандируют и свистят Егору, принесшему команде