Дик Портер - Преданное сердце Страница 36

— А какие-нибудь семейные фотографии у вас есть?

— Да, вот мама с папой, вот сестра, вот брат. Это мы все вместе в Нью-Йорке, на отдыхе. — Я не имел ни малейшего представления, что это были за люди и где капитан Мак-Минз их откопал, но по внешности они вполне годились для рекламных плакатов. — Вон там, сзади, — Манхэттен. А это мы в Сан-Франциско. А вот здесь — дома.

— А вас самого почему тут нет?

— Я снимал. А вот и я.

Я заранее подложил в пачку фотографию, запечатлевшую нас с Сарой Луизой в саду у Колдуэллов. Поскольку на снимке была видна только мраморная скамья, на которой мы сидели, да кусты живой изгороди, он вполне мог бы быть сделан и в "Билтморе".

— А кто эта девушка?

— Так, одна знакомая.

— Вы до сих пор с ней дружите?

— Да нет. Она хотела, чтобы мы поженились, но я к этому еще не был готов. Меня не покидало чувство, что надо ждать другую.

— Она красивая.

— Да, пожалуй. Но вы еще красивее.

Надежда рассмеялась, закашлявшись от дыма.

— Красивая? Да что вы! Это вы все нарочно говорите. У меня одно-единственное платье, а в парикмахерской я не была уже бог знает сколько времени. Вот приведу себя в нормальный вид — тогда посмотрите. Я ведь и вправду умею быть красивой.

— Да нет, я действительно так думаю. Вы и сейчас красивая.

Засмеявшись, Надежда пожала мне руку. Когда мы вышли из кафе, я повел Надежду в сторону парка.

— Куда мы теперь? — спросила она.

— Немного пройдемся, чтобы нагулять аппетит.

— Я на свой аппетит не жалуюсь, а гулять нет настроения.

— Хотите поужинать прямо сейчас?

— Я хочу посидеть и покурить.

Мы направились в гриль-бар "Ганс Арнольд", который примыкал к ресторану "Кайзер келлер" и считался самым роскошным заведением во Франкфурте. Нас провели в уютный закуток, где все было обито кожей. Бесшумно забегали официанты, на столе появились аперитивы, а Надежда безостановочно курила. На ужин был суп из бычьих хвостов с мадерой, салат из омаров и телячьи котлетки. Удивительно, но Надежда даже не поморщилась, когда к телятине подали ягодное вино. В лагере, когда ей приносили какое-нибудь блюдо, она обыкновенно отсылала его на кухню, а к тому, что все-таки оставалось на столе, едва притрагивалась. Здесь же она уплетала еду за обе щеки. Когда под конец принесли портвейн, Надежда спросила:

— Хэмилтон, когда вы впервые увидели меня в лагерной столовой, какое у вас сложилось впечатление обо мне, о моем поведении?

Я проглотил кусочек камамбера и глубоко задумался, потом ответил:

— Знаете, мне тогда показалось, что вы — красивая женщина, которую подвергают жестоким испытаниям и которая хочет свести счеты со своими обидчиками. По глазам было видно, какая у вас чувствительная натура. Мне было ясно, что на самом деле грубость вам чужда — просто вы сопротивлялись единственным доступным вам способом. Вся вина лежит на нас — на тех американцах, которые вас допрашивали.

Ее глаза наполнились слезами:

— Неужели ты еще тогда понял меня, что на самом деле я совсем другая?

Немного помолчав, она вновь спросила:

— А что ты думаешь обо мне после сегодняшнего дня?

— Что ты самая красивая девушка, которую я когда-либо встречал. Просто невозможно представить себе кого-нибудь еще, с кем бы я хотел прожить свою жизнь. Ты обворожительна.

Она даже затаила дыхание.

— Нет, сейчас я некрасивая. Но ты еще увидишь — я умею быть красивой.

Когда я заплатил за ужин и официант удалился, унося с собой солидную часть денег капитана Мак-Минза, Надежда сказала, глядя в свой бокал с коньяком:

— Мне не хочется идти в театр.

— Чего же тебе хочется?

Помолчав, она ответила:

— Быть с тобой.

— Но я-то буду в театре.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Надежда, не надо спешить. Сперва нам нужно получше узнать друг друга.

Сколько же вранья можно нагородить за один день, притом столь явного и бесстыдного? Произнося очередную лживую фразу, я ожидал, что вот сейчас Надежда издевательски рассмеется мне в лицо, но всякий раз видел перед собой ее сияющие глаза.

В тот вечер шла опера Глюка "Орфей и Эвридика". В нашей ложе стояло восемь кресел, но места рядом с нами оказались незанятыми, а две пары в первом ряду сидели, перегнувшись через барьер. На сцене Орфей взывал к богам, чтобы те вернули Эвридику к жизни. Амур, разумеется, его услышал и сказал, что боги обещают разобраться в его деле, если Орфей очарует призраков своим пением. Я искоса взглянул на Надежду — она смотрела прямо на меня. Я повернулся к ней и тут же ощутил на губах влажный-влажный поцелуй, смешанный с запахом коньяка и сигарет.

Орфей бродил по царству теней, усмиряя Цербера и фурий, а Надежда тем временем все глубже и глубже засовывала язык мне в рот. Орфей метался по Элизиуму в поисках Эвридики, а Надежда тем временем положила мою руку себе на грудь. Эвридика корила Орфея за то, что он не смотрит на нее, а Надежда уже засунула мою руку себе под лифчик. Интересно, подумал я, многим ли доводилось ласкать женскую грудь в опере? Мне это было неизвестно. Когда отзвучал последний аккорд и мы вышли в фойе, у меня было полное ощущение, что все смотрят на нас, что вот-вот кто-нибудь крикнет: "Посмотрите-ка на эту парочку — вместо того, чтобы слушать оперу, они предавались разврату!" — но, странное дело, никто не произнес ни слова, и первой заговорила Надежда — когда мы уже оказались на улице.

— А теперь я должна вернуться в этот ужасный лагерь? — спросила она.

— Никто тебя не неволит — мы ведь находимся в свободном мире.

— Я хочу быть с тобой.

— А вот мне надо вернуться.

— Неужели это необходимо?

— Знаешь, давай зайдем куда-нибудь и поговорим. Мы поехали во "Франкфуртер хоф" — одну из лучших гостиниц в городе. Надежда пожелала выпить шампанского, но так как в баре не оказалось советской шипучки, пришлось «довольствоваться» французским.

— Надежда… — начал я.

— Зови меня Надей. Так мне больше нравится.

— Надя, скажи, чего тебе хочется?

— Зачем ты издеваешься надо мной?

— Издеваюсь?

— Ты хочешь услышать от меня то, что должен был бы сказать сам. Наверно, я тебе просто не нравлюсь. Может, я вовсе тебе не нужна?

— Надя, я тебя не понимаю.

— Ну разве можно быть таким бестолковым! Тут и понимать нечего — я хочу остаться здесь, с тобой, а назад в лагерь не хочу.

— Что ж, можно снять тебе номер в гостинице.

— А как же ты?

— Боюсь, мне действительно необходимо вернуться.

— Но мне хочется, чтобы ты был здесь, со мной.

— Ты в этом уверена?