Алексей Чурбанов - Грешники Страница 37

Шажков от неожиданности присел на табуретку с туркой в руке. У него от радости сердце билось, как колокол на колокольне. От ощущения сладостной неизбежности предстоящего перехватывало дыханье. Он почувствовал ясный, как звук камертона, призыв от Лены и ощутил собственную растущую заряженность на предстоящее. От всего этого кружилась голова. И ещё от понимания, что никто и ничто не сможет отменить или изменить, то, что им сегодня предстоит. «Кроме смерти, естественно», — усмехнулся про себя Валентин.

Немного придя в себя, Шажков с удивлением и с некоторым сожалением осознал, что Лена нечаянно или намеренно поломала его план встретить её на вокзале и торжественно привезти домой в эту обновлённую квартиру. Не предупредив, приехала на день раньше.

«Ах ты, радистка Кэт, — с нежностью думал Валентин, — хорошо, я готов за тобой и в твои новостройки». Через двадцать минут он уже переезжал на машине Благовещенский мост.

Шажков пробыл у Лены два дня и три ночи, которые по значимости и густоте впечатлений и чувств можно было приравнять к двум годам. Почти трехнедельная разлука, чем бы она ни объяснялась (а Шажков чувствовал, что Лена уехала не просто маме помочь, а чтобы принять важное для себя решение и, возможно, дать это сделать ему, Валентину), изменила всё: они встретились другими. Шажков чувствовал внутреннее спокойствие и гармонию. Лена явилась перед ним светлой, сдержанной и уверенной в себе — взрослой.

Их общение уже не было простым утолением жажды друг друга. Взаимоотношения обрели глубину, и появление третьего измерения сняло рабскую зависимость от телесных потребностей, которая восхищала и одновременно мучила их в первые месяцы. Теперь Валентин, ни на йоту не потеряв чувственности, ощущал восхитительный контроль над собственным телом и собственными желаниями. Любовные игры стали вроде приправы к более глубоким чувствам. Страсть, сдавая позицию за позицией, уступала место любви.

На второй день вечером Шажков с Окладниковой вышли погулять в парк. Валентин познавал свою возлюбленную, как ребёнок познаёт мир — радостно и энергично, засыпая вопросами, проглатывая ответы, вновь открывая образ, который уже, было, построил для себя.

Что они делали в трёхнедельной разлуке друг с другом? Лена сначала очень сдержанно и кратко рассказывала о себе, совсем без подробностей и почти без эмоций. О том, что у них старый сад, посаженный ещё дедом. Мама летом ухаживала за посадками, делала заготовки… Даже рассказывать неловко: всё как у обычных провинциальных жителей. Но постепенно Лена раскрывалась, её сосредоточенное лицо то светлело, вспыхивало улыбкой, то становилось печальным, но уже не бесстрастным. Знакомясь друг с другом, дошли и до серьёзных, даже трагических воспоминаний.

У Лены, оказывается, был старший брат Николай, который сидел за драку и умер несколько лет назад в колонии при непонятных обстоятельствах. Она брата любила, но сквозь слёзы признавалась, что был он парень лихой, драчун отменный и выпить не дурак. Гонял Лениных школьных ухажёров. Держал кошек и птиц.

Когда Лена рассказывала обо всём этом, Шажков чувствовал, что она внутри вся трепещет.

— Никому не говорила до тебя, — глубоко вздохнув, извиняющимся голосом произнесла она в конце, — на тебя вот сваливаю свои проблемы, прости.

— Что ты! Это теперь не твои проблемы. Это наши проблемы. Ты, наверное, в детстве была скрытной девчонкой и страдала от этого?

— И скрытной и не скрытной. Меня легко было раскрыть.

— Только не думай, что я тебя раскрываю.

— Это я раскрываюсь перед тобой, а ты терпишь.

— Это счастье.

— Раскрываться перед близким человеком? Ещё какое!

Из рассказа Окладниковой выходило, что учиться в Петербург она поехала прежде всего из-за семейных проблем. И была там ещё какая-то неразделённая любовь. Вскользь сказала об этом, а Шажков не стал развивать тему. У какого нормального человека не было неразделённой любви?

Некоторые Ленины мысли оказались очень близкими Валентину. Например, в парке она мягким движением остановила Валентина и, заглянув ему в глаза, сказала:

— Знаешь, о чём я иногда мечтаю? Если бы можно было, то у Бога бы попросила.

— О чём же? — спросил Валя.

— Чтобы у каждого убийцы или замешанного в убийстве на лбу открывалась такая большая гнойная язва. Не пугайся.

— Я не пугаюсь, давай дальше.

— Чем больше людей убил, тем больше язва. И вылечить её нельзя, и закрыть нельзя, так как если закроешь, то в ней заведутся черви. Можно только отмаливать этот грех. Всю жизнь. Тогда умрёшь в свой срок и своей смертью. А если не будешь отмаливать, то умрёшь быстро от этой язвы. Может быть, кого-то Бог и простил бы, и заживил бы язву, а кого-то нет.

— Представляешь, сколько людей вокруг ходили бы с язвами?

— Ужас!

— А в высших кругах? Среди политиков, бизнесменов? А если мы с тобой косвенно, сами не зная, способствовали когда-нибудь убийству, то у нас тоже появилась бы язвочка?

— Пусть бы появилась, если так. Я хоть сейчас готова с язвой ходить, если способствовала.

— Ну-ка, ну-ка? Посмотрим.

— Ну Валя!

— Я бы тогда целовал твою язвочку, и она бы зажила.

— Да ну тебя!

— Не обижайся. Это я не от большого ума. От большого не-ума, можно сказать.

Шажков с досадой почувствовал, что говорит не так и не то. Мысль про язвы, какой бы нелепой она не казалась, захватила Валентина. Он тоже в детстве думал о чём-то подобном. Во времена Валиного детства главными убийцами на земле были фашисты, и мальчик Валя был бы двумя руками за восстановление справедливости, пусть и таким необычным, жестоким образом. А как иначе, когда вокруг столько смертей? И зло безнаказанно? И мы это терпим?

— Ты похожа на меня, — помолчав, сказал Шажков.

— Я с первой секунды это поняла, — ответила Лена, — как только увидела тебя тогда в коридоре.

— Да, да. А все-таки удивительно, что ты меня до этого не знала.

— Я знала, что ты есть, много хорошего слышала. Но не чувствовала тебя.

— А кого чувствовала?

— Да, получается, что никого. Вообще, в то время я бы тебя вряд ли заинтересовала.

— Да ну?

— Конечно. Фотографии покажу — поймёшь. Провинциальная девчонка, каких много.

— А тебе не говорили, что у тебя завлекающий взгляд, красивый голос?

— Говорили. Но мальчишек ведь больше не это интересует.

— Так у тебя, прости, Господи, и с этим всё в порядке.

— Давай поговорим о тебе, — попросила Лена. — Мы так мало говорим о тебе!

— Сейчас, последний вопрос. А когда ты почувствовала Бога? Поняла, что он есть? Ведь твой папа наверняка атеист.