Алексей Чурбанов - Грешники Страница 38

— Давай поговорим о тебе, — попросила Лена. — Мы так мало говорим о тебе!

— Сейчас, последний вопрос. А когда ты почувствовала Бога? Поняла, что он есть? Ведь твой папа наверняка атеист.

— На меня дедушка повлиял. Он верил крепко, без сомнений. Хотя в церковь не помню, чтобы ходил. Так я с детства всё и знала, и не сомневалась. С годами, конечно, понимание усложнилось. Но всё равно Бог у меня — из детства. А у тебя?

— Не знаю. У меня всё не так просто. Так, стало быть, ты в дедушку. А я-то думал, откуда у тебя характер такой?

— Какой? Слишком прямой, да?

— Ха-ха-ха, кто тебе так сказал? Не прямой, а цельный.

— Это снаружи так кажется. А на самом деле, если бы ты знал, как всё не так.

— Нет, у тебя очень устойчивый характер.

— Обычно говорят «устойчивая психика».

— Да? Ну и психика тоже.

— Спасибо, — Лена потянулась к Валентину и поцеловала его. Он обнял её и ответил на поцелуй.

— Вот у тебя настоящий мужской характер, — произнесла Лена, чуть подавшись назад, — мне даже говорить вслух боязно. Вдруг потеряю над собой контроль… и съем тебя.

— Я не против, — легкомысленно сказал Валентин и прижал её к себе.

— Не говори так, — сказала Лена, снова слегка отстранившись от Шажкова, — лучше дай мне сказать. Я давно мечтаю тебе это сказать. Что у тебя очень сильный характер, целеустремлённый. Но при этом ты добрый. И сентиментальный. Другого такого, как ты — нет… И не будет.

— Ты меня переоцениваешь. Но на добром слове спасибо.

— А ещё ты талантливый.

— Да?

— Очень.

— А что ещё?

— Ещё? Что ещё… Я тебя очень люблю, — потупившись, не сразу произнесла Лена и добавила, поднимая светлые очи, в которых стояли слёзы: — Ты даже не знаешь как.

У Валентина перехватило дыхание. Он уже по-серьёзному обнял Лену, и она подалась к нему в ответ. Несколько длинных секунд они стояли, замерев и чувствуя, как превращаются в одно целое. Шажков опять, словно глухарь, потерял связь с окружающим. В голове у него шумел водопад и звучала отчаянная наступательная музыка, вроде «Полёта Валькирий», приглашая с собой и не оставляя шансов на отступление. Вдруг, как бы из-за его собственной спины, раздался ясный мужской голос: «Защити её, защити её скорей!» И ещё раз повторил эту фразу.

Валентин оторвался от Лены, увидел её побледневшее заострившееся лицо, отрешённые глаза, вздрагивающие, будто что-то шепчущие губы, и произнёс громко вслух, как молитву: «Я тебя никому в обиду не дам. Никогда!» Ленины глаза прояснились, стали растерянными, потом стремительно наполнились слезами, которые тут же обильно потекли по худым щекам и дальше по шее. Она плакала и, обмякая телом, опускалась на траву. Шажков, придержав, усадил её, сел рядом и долго гладил по голове, приговаривая: «Ну что ты, ну что ты».

Немного упокоившись, она взяла Шажкова за руку и, заглянув в глаза, растерянно сказала:

— Ты не представляешь, какая я грешная! Ведь я сейчас была на всё готова. Ты даже не знаешь, на что я сейчас была готова!

— Знаю. Я тоже был на всё готов.

— Ты — мужчина.

— Всё равно. С тобой я на всё готов. И не боюсь этого.

— Мне с тобой тоже ничего не страшно. Но очень грешно. Мне кажется, что я тебя в грех толкаю.

— Ты? Меня? — Шажков улыбнулся, и ему сразу полегчало. — Не задавайся. И не учи отца, как бы это помягче сказать, грешить.

— Хорошо, не буду задаваться и учить.

— И не бойся ничего. Я тебя всегда защищу, прикрою.

— Спасибо тебе, спасибо, — Лена повторила это несколько раз, поглаживая Валину руку, и прижимаясь к нему плечом. Потом нагнулась и поцеловала его руку, как руку священника.

— Сегодня мы с тобой показали свою волю, — сказал Шажков, вставая и подавая руку Окладниковой, — справились.

— Это ты показал.

— Без тебя бы не показал.

— Я тебе плохая помощница была.

— Два сапога пара.

— Но один худой.

— Исправим… Болтушка ты.

Лена, наконец, заулыбалась просветлевшими глазами.

Солнце постепенно клонилось к горизонту, но садиться не собиралось. Загоравшие — в одиночку и группами — покидали парк. Их постепенно сменяла шумная вечерняя молодежь, а также пары с детьми и семейные компании. По газонам забегали собаки разных пород и размеров.

Валя с Леной сели за столик под каштаном. Шажков принёс пиво в высоких бокалах. Сидели и молчали, кидая друг на друга редкие взгляды, но при этом были вместе, переживая открывшиеся новые грани самих себя и друг друга.

Валентин каждой своей клеткой ощущал, что вот так быть вместе — это и есть счастье. Ничего не делать, ничего не говорить и даже не смотреть друг на друга. Просто быть. Это ощущение отличалось от всего того, с чем он сталкивался раньше.

Совушку он любил, но как-то… не безоглядно. Между ними сформировались очень комфортные отношения, не требовавшие усилий, оговорок, церемоний. Валентин восхищался её умом и темпераментом. Ценил присущую ей тонкость, тактичность и доброту. Считал Софью женщиной с большой буквы. Её любовь к Валентину была не хрупкой и беззащитной, но — сильной, открытой и красивой. Совушка всё делала красиво, она своим присутствием творила вокруг себя гармонию. И парой они с Шажковым были красивой, знали это и получали от этого удовольствие.

Больше всего Шажков любил Совушку, когда они что-нибудь делали вместе или вели беседы. А иначе и не бывало. Валентин с трудом мог представить их с Совушкой вместе — молчащими и ничего не делающими.

А вот чего Валя не любил, так это жалеть Софью простой житейской жалостью. Она тоже не любила, когда её жалеют, и старалась сдерживаться, а он, в свою очередь, старался помочь ей в этом: успокоить, развеять тучи до наступления кризиса со слезами и прочими женскими слабостями. В тех редких случаях, когда кризис всё-таки случался, Шажков жалел Совушку, но (как ему казалось сейчас) ущербно, неглубоко и непродуктивно.

Жалость же к Окладниковой, к её нечаянной слабости, которую он ощутил сегодня, подняла его на такую высоту чувства, что захватывало дух.

К столику из-за Валиной спины неожиданно подбежала белокурая девчонка лет двенадцати в синей кофточке и, задыхаясь от бега, крикнула: «Здрасьте».

— Здравствуй, Валюшка, — откликнулась Лена, — а где мама?

— Сзади идёт. Меня за соком послала.

— Ну, беги, покупай. Помочь тебе?

— Не надо. Что я, не справлюсь? — и девчонка вприпрыжку побежала к павильону, откуда шёл синий дымок и доносился заманчивый запах шашлыка.

— Это Валюшка Савельева.

— Помню. Прихожане отца Владимира.