Нас невозможно убить - Виктория Осадчая Страница 4

И почему-то сейчас, именно в этот момент я не почувствовала того, что должна ощущать, когда встречаешь свою первую любовь, у меня не было всех этих признаков с колотящимся сердцем или сбившимся дыханием. Нет! Внутри образовалась в один миг какая-то щемящая пустота. Словно ты увидела то, что у тебя когда-то отобрали, а ты вроде как скучала, но в то же время давно отпустила. И эта пустота почему-то болела. Болела так, что хотелось заплакать. А нельзя. Вокруг люди и они на тебя смотрят. И он смотрит, как на что-то сверхъестественное, потому что, по сути, сейчас ты единственная девушка в помещении, и тебе почему-то позволили здесь остаться. Или узнал? Что очень вряд ли.

— Василич, ты сегодня зверь, — проговорил один из вошедших, оперевшись на свои колени, чтобы восстановить дыхание.

— Зато опаздывать больше не будешь, — хмыкнул ОН, легко вышагивая вокруг парней. — Все, в душ и свободны.

Молодые люди ещё немного возмущались, пока направлялись в душевую, а ОН встал рядом с Петровичем, наблюдая за процессом. Мужчины о чем-то говорили, иногда тренер косился на меня, не знаю зачем, но при этом я чувствовала, что сердце пропускает удары. А когда ОН глянул из под своих густых бровей, я поняла, что пустота внутри начинает меня засасывать. Даже кончики пальцев онемели. Затем Петрович дал два свистка, и все, кто находился здесь отправились туда же, куда и предыдущая группа, а ОН (О, Боже!) снял футболку, натянул перчатки и подошел к одной из свисающих с потолка груш. И в этот момент мне почему-то стало стыдно. Стыдно на него смотреть. Казалось, что я не имею право подсматривать ща этим интимным процессом. Хотя в этих стенах он казался таким же естественным, как и то, если бы я разделась в бане.

— Ну, что, идём попьем чай? — предложил Петрович, направляясь в свой кабинет. Хотя почему-то это помещение мы всегда называли коморкой.

Сейчас здесь изменилось почти все. Вместо старого советского подранного дивана стояла новая тахта, где иногда тренер ночевал. Остальную мебель составлял небольшой письменный стол, два стула и шкаф у стены. Когда-то выкрашенные зеленной краской облупленные стены сейчас претерпели обновление и теперь не выглядели так удручающе. Одну из них занимали грамоты и фотографии, начиная со времён открытия школы.

Петрович включил кнопку электрического чайника, который стоял на подоконнике, достал из шкафа два бокала, чайные пакетики и небольшую вазочку с пряниками и конфетами «Птичье молоко». Поменялась обстановка, но человек остался все тем же. И своим пристрастиям он не изменял.

— Рассказывай!

— Я словно на приеме у психолога, — улыбнулась я краешком губ, присаживаясь на один из стульев.

— По сути, так оно и есть. Знаешь сколько у меня за всю жизнь было учеников? Вот и я не знаю точное число, но я помню каждого поименно, и лица помню. И знаешь, стены этого кабинета многое слышали. Да, иногда я жёсткий и черствый, но своих я не бросаю, если вижу, что они нуждаются в помощи.

— А я нуждаюсь? — уточнила я.

— Да, иначе бы не пришла.

— Не думала, что придется изливать душу.

— А я и не прошу. Просто выпей со мной чаю, — тренер наполнил мой бокал, в котором кипяток сразу же начал окрашиваться в коричнево-красный. Не пью я чай из пакетиков, но сейчас он мне казался необходимым.

— Я пережила тяжёлый и продолжительный развод, — наконец, призналась я. Иногда выговориться — это лучшее лекарство для души. — Без папиной помощи. Представляешь, впервые справилась без него. Мы делили все нажитое имущество вплоть до телевизора. И, понимаешь, мне были не важны эти деньги, которые я получила после, мне важно было справиться самостоятельно и доказать себе, что я что-то могу. Поэтому пошла до конца, выжала себя.

— Ты пришла ко мне в зал в семилетнем возрасте, — начал Петрович. — Как сейчас помню, что ты старалась выполнить все, что делали уже более опытные ребята твоей группы. В тебе было столько упорства, столько целеустремлённости. А потом, — он вздохнул, — потом ты это все растеряла. И не из-за того, что потеряла интерес, а из-за отца, который тебя слишком опекал. Ты знала, что любую проблему твою он решит и что можно остаться безнаказанной.

О чем он говорил я догадывалась, только не могла понять, как узнал. Господи, это ведь было так давно, что сейчас казалось неправдой.

— А ещё знала, что могу получить все, что только пожелаю.

— Но ведь не все получила, — хитро улыбнулся мужчина.

— Есть в жизни вещи, где папа не поможет, — я отпила из бокала. Вкусно! — А откуда ты знаешь?

— Думаешь было не видно? Говорили мы сейчас о только для нас известных вещах. И мне так нравилось, что он не сказал ничего прямо, не бил в лоб фактами. Нет, от стыда бы я сейчас уже не сгорала, но всё же эту дыру, что сейчас перестала меня засасывать на какое-то время, уже не запечатаешь. Мы ещё немного пофилософствовали, обойдя опасные для меня темы, а когда я засобиралась домой, тренер вдруг сказал:

— После семи можешь приезжать. Как раз у Андрея занятия заканчиваются. Он не любит, когда ему мешают.

— Спасибо, Петрович! И кстати, пряники зачерствели. Я завтра свежие привезу.

Уходила, не смотря в ЕГО сторону. Я знала, если взгляну, то будет болеть сильнее. Андрей Разумовский или, как его тогда все называли, Анраз. В клетке он носил имя Дикий. А для меня он был Андрюшка. Не могла о нем думать по-другому.

Наверное, все четырнадцатилетние девочки создают себе идеал, влюбляясь во что-то недостижимое. Этим недостижимым для меня и был как раз Разумовский. Разница в возрасте в пять лет ощутима, когда ты подросток. Взрослый красивый парень будет смотреть на тебя, как на букашку, или вообще не замечать, как было в моем случае. И сейчас не действует то, что после суда ты разочаровалась во всех мужчинах. Это неправильно, но против Разумовского были бессильны все мои правила. А я об этом даже не знала до этого самого вечера. Он казался тем запретным плодом, вкусить который мне не довелось. И если тогда я не размышляла на эту тему, будучи в том возрасте, когда поцелуй казался простым обменом микробов. Но