Год порно - Мамаев-Найлз Илья Страница 4

Ну это как «Магнит» или «Пятерочка», только хуже, объяснил Коля.

По пути они заехали в Кокшайск, деревню на Волге, собрать цветов. Коля — своей девушке в Питере. Марк — маме. У нее сегодня день рождения.

Они оставили машину у проселочной дороги и разбрелись. Марк гулял по лугу и, сгибая локоть стебля, срывал цветы, которые ему приглянулись. Росло много вероники и иван-чая. Попадался шалфей. За высокой травой спрятались кусты, названия которых Марк не знал. Они были цвета запекшейся крови. Марк нарвал их с запасом и пошел дальше.

По траве легко можно было определить, докуда в половодье доходила вода и как и куда стекала. В этих руслах она приминалась к земле даже спустя несколько месяцев сухости и тепла. Эта инертность была повсюду, но только теперь, взглянув на нее со стороны, Марк заметил ее и в себе. Что-то в его улыбке — может, угол, под которым губы расходились в стороны; может, прищур, — что-то в его теле явно двигалось вслед за отцом. Хотелось остановиться, развернуться, сбежать — но ведь Марк уже все это сделал, и что с того.

Какой же ты милый, господи, сказал Коля, широко улыбаясь.

Пожалуйста, перестань говорить господи. Это и так кринж, а после порно…

Боже, серьезно?

Марк покачал головой, и Коля рассмеялся. Он насобирал больше вероники, и его букет уходил в фиолетовый. А у Марка — в красный.

Прекрасно, сказал Коля. Твой тоже ничего.

Марк с Колей вместе учились в школе. Потом Коля поступил в Питер и теперь приезжал все реже. Они могли не писать друг другу месяцами, но, когда виделись, общались часами, придумывали тупые шутки и много смеялись. Ни с кем другим у Марка такого не было, поэтому он считал Колю самым близким другом.

Покажи хоть ее фотки, сказал Марк.

Не, я пока не готов.

Да ладно, покажи, даже если она не очень красивая.

Боюсь сглазить. Ну, знаешь, как с детьми: нельзя фотографировать первые сорок дней. Вот тут так же.

Они положили цветы в багажник и поехали в аэропорт. Марк ощущал в теле усталость. Дорога обнимала его обочинами и вгоняла в транс. Ему это нравилось. Обычно он ездил по трассе довольно быстро, быстрее разрешенной скорости, а сейчас — как положено. И ему не было скучно, он посматривал на деревья по сторонам и на трассу. Прижимался к правому краю, чтобы другим машинам было проще его обогнать. К тому же так меньше расходовался бензин.

Мы успеваем, не переживай.

Что? — спросил Коля.

Марк повторил, и Коля кивнул.

Все норм?

Да как обычно.

Марк думал, что Коля сейчас поделится, но тот молчал.

Чего случилось?

Ничего не случилось. Забей. Я просто боюсь летать.

С каких пор?

С тех пор, как самолеты начали падать.

Марк хотел спросить что-то еще, но Коля уставился в телефон. Он скроллил и тыкал так агрессивно, что Марку было слышно.

Тут не ловит связь.

Я чищу галерею.

Марк прибавил музыку и решил сконцентрироваться на дороге, раз уж Коля выбрал закрыться и врать. Когда проезжали по ГЭС, он посмотрел на Волгу. С чувашского берега выпирали высокие холмы. А на воде белели волны. Казалось, река нигде не заканчивается и уходит прямиком в небо.

Красиво так.

Россиюшка, сказал Коля.

Они закурили напротив аэропорта. Коля аж дрожал от нетерпения вернуться в Питер. Он все говорил про него и говорил, стебал Марка, что наконец попьет нормального кофе, сходит в бар, послушает качественную живую музыку, — ему скоро должно было стать так хорошо, что это бесило.

Вчера они болтали в машине, пока наверху, в квартире брата Коли, стирались вещи Марка. Родители недавно переехали за город, так что Коля останавливался у него. Брат был эталоном русского мужчины: крупный, рукастый, с женой и детьми. Марк еще со школы ему не особо нравился. Он никогда с ним не здоровался, а если Марк что-то спрашивал, тот либо просто игнорировал, либо отвечал Коле. Едва ли он помог бы, если бы Коля не соврал, будто ему самому тоже нужно постираться перед отъездом.

Они уложили вещи в стиралку и спустились обратно. Через лобовое стекло виднелись только штампованные многоэтажки нового района, и Коля с Марком их невольно рассматривали. Коля расспрашивал про кочевую жизнь, и Марк рассказывал, как сначала варит на газовой горелке макароны, потом сливает из кастрюли воду, добавляет масло, там же жарит котлеты или мясо и перед тем, как есть, достает запрыгнувших внутрь насекомых.

Фу, то и дело говорил Коля. Какой кайф.

О себе Коля почти не говорил, что на него не похоже. Из них двоих он всегда был громким, открытым и общительным. В юности они любили лазить по заброшкам. Марк прятался в темноте, а потом прыгал на Колю, и тот кричал как сумасшедший. Ответить тем же у Коли не получалось — Марк только цепенел от ужаса, а потом делал вид, что не испугался.

Коля уставился куда-то за спину Марка, делая последние тяжки, потом раз пять щелкнул ногтем фильтр, сбивая пепел, и поднял взгляд на Марка.

Где тут мусорка?

Вон.

Коля вроде как хотел сказать что-то еще, но передумал, развел руками и обнял Марка.

Спасибо, что довез.

Не переживай, летать на самолетах безопаснее, чем ездить на машине.

Чего?

Ну, ты же боялся упасть.

А, да. Хах. Спасибо.

Коля ушел, и Марк поехал обратно.

Чем ближе он подъезжал к родительскому дому, тем страшнее ему становилось. Даже приспичило посрать, и он подумывал заехать в кофейню, но уже не успевал. Не хватало еще опоздать. Марк оставил машину напротив дома. Открыл заедающую калитку. Подошел и нажал на звонок. Дверь открыл отец, а за ним стояла мама. Они улыбались. Обняли его по очереди. Марк вручил букет, и мама сказала, что он очень красивый. Она снова обняла его и шепотом попросила сегодня без ссор. Марк кивнул и сказал, что ему нужно в туалет.

Дорогие люстра и плитка. Биде. Большое зеркало в раме. Под ним беспорядочно пылились флаконы дорогих отцовских одеколонов, бритва, набор лезвий и куча разных тюбиков и упаковок известных марок, которыми никто не пользовался. Маминых вещей не было. Она пользовалась ванной при спальне. Любой гость, зайдя помыть руки, сразу видел семейную драму.

В столовой стоял огромный букет, подаренный отцом. Тоже красивый. В этом он всегда был хорош. Если бы еще и дарил эти букеты только маме, наверное, все было бы по-другому. Хотя Марк порой признавался себе, что ушел не из-за измен отца. Он толком и не знал, из-за чего ушел. Они просто поссорились, и Марк выпалил, что уйдет из дома. В тот момент это казалось ему каким-то прозрением, мол, да, так будет правильно. И чем дольше он сейчас здесь сидел, тем больше убеждался, что не ошибся.

За столом разговор особо не клеился. Родители спрашивали про работу и жизнь, но все, что сейчас происходило у Марка, напугало бы их и только огорчило, к тому же ему до сих пор было больно после их ссоры, так что Марк отвечал односложно, раздраженно. Он рассказал всего одну историю — о том, как мылся в речке с утками.

Ты знаешь, сказала мама, так ведь и появился человек. Однажды на планете был только океан. Потом прилетела утка и снесла два яйца, из которых вылупились два брата. Они были богами. Один из них и создал человека.

В маме всегда как-то уживались взаимоисключающие вещи. По воскресеньям, пока Марк и отец спали, она ездила на службу и возвращалась с пакетиком церковных булочек. Они были не очень вкусными, поэтому часто засыхали на столе нетронутые. Но мама брала их снова и снова, и семья нет-нет да и съедала пару штучек. А с молебнов в священных рощах она привозила трехэтажные марийские блины и лепешки из творога. Их съедали сразу.

А другой, я так понимаю, был кем-то типа дьявола, сказал Марк. И откуда в нем в такие моменты берется этот ироничный принижающий тон.

Отец понимающе закивал в сторону Марка, типа ох уж эти сказки. Марка смутило, что они вдруг оказались на одной стороне.

Что-то вроде того. Но все относительно. И дьявол не всегда только злом занимается.