Ты родишь мне ребенка (СИ) - Колесникова Вероника Страница 40

Мужчина пристально смотрит на нас. В его взгляде – огонь и лед, страсть и разочарование, ненависть и много, много злости.

Он смотрит на нас пристально, в упор. Лицо осунулось, посерело, но глаза буквально горят, и в них – костер обещания расправы, страшные кары, множество невысказанных страшных слов.

Людмила Прокофьевна вдруг замирает у дверей.

Хватается за сердце.

— Это не мой сын! — неожиданно тонким голосом кричит она и мы с доктором непонимающе переглядываемся. — Это не мой сын! Игоречек! Игорь! Где же он?!

Глава 43

— Успокойтесь! — прикрикивает на нее врач, но Людмила Прокофьевна начинает метаться из стороны в сторону. Она переводит затравленный взгляд от меня к нему, растерянно открыв рот.

— Как же так? Где мой сын? Вы убили его?

Женщина хватает врача за лацканы халата, тянет на себя, заискивающе заглядывает ему в глаза.

— Где он? Куда вы его дели?

— Хватит! — рявкает мужчина. — Что происходит? Возьмите себя в руки.

Он хватает ее за плечи, немного тряхнув, чтобы привести в чувство, но на свекровь это никак не действует. Словно обезумевшая, она вдруг поворачивается ко мне, и, выставив вперед указательный палец, словно указку, наступает на меня. Ее лицо побледнело, и сразу стало заметно, как сильно она, оказывается, накрасилась перед посещением клиники – косметика смотрится инородными мазками на простом посеревшем лице.

— Это ты! Ты во всем виновата!

Прижав руку к груди, с ужасом наблюдаю за резкой сменой настроения женщины. Малыш пищит в автолюльке, но я боюсь опустить взгляд, выпустить из фокуса внимания эту женщину – мало ли что может прийти ей в голову?

— Людмила Проко..фьевна..успокойтесь, — медленно пытаюсь воззвать к ее разуму, но ничего, конечно же, не выходит.

Она не глядя указывает в сторону Игоря, за спину, а потом переводит свой руку снова вперед, уперевшись пальцем в грудь доктора.

— Это – не мой сын! Совсем другой мужчина! Куда вы дели Игоречка? Я на вас в суд подам!

А потом тут же смотрит на меня, в лицо, прямо и зло, и от нее исходят волной такая ненависть и ярость, что ее хватит не на одного человека.

— Это ты, гулящая, Страшилище, что-то сделала? Ты подменила их? Ты испортила жизнь моему сыну? Будь ты проклята, тварь!

С обезображенным яростью лицом Людмила Прокофьевна бросается на меня, и я даже не знаю, чем бы закончилось все дело, если бы не помощь доктора – он перехватывает ее под грудью, прижимает к себе, зафиксировав бьющуюся в истерике женщину.

Свекровь начинает вырываться, кричать, и тут на шум прибегают две медсестры. Они начинают уговорами и увещеваниями пытаться повлиять на нее, успокоить, но ничего не выходит.

— Быстро, — врач показывает взглядом на выход и девушки слушаются. Одна из них открывает вторую дверь в палату, чтобы мужчине удалось выйти с такой ношей в руках без травм.

Едва они скрываются за дверью, которая услужливая медсестра, виновато улыбнувшись пациентам, закрывает, в палате воцаряется оглушительная тишина. И только через секунду я начинаю слышать, как в коридоре все еще кричит, воет Людмила Прокофьевна. Кажется, она начинает страшно рыдать, и от ее горестных слез буквально мороз по коже.

Сюда она пришла уверенной в себе женщиной, у которой были планы – поговорить с сыном, заставить его повлиять на меня, чтобы остаться в доме, а может быть, посмотреть на наш разговор о грядущем разводе, чтобы позлорадствовать потом, поглумиться надо мной.

Но что-то пошло не так. Что на нее так повлияло? Она не ожидала увидеть сына в бинтах? В таком положении? Ежусь и делаю несмелый шаг в сторону кровати Игоря.

Он следит за мной из-под полуопущенных век, губы сжаты в тонкую линию. За все время этой страшной сцены с его матерью он не проронил ни слова, хотя, думаю, одним своим окриком мог привести ее в чувство.

Возможно, он настолько переполнен ненавистью ко мне, что просто не желает говорить в моем присутствии?

Сын спит, и у меня есть несколько минут на то, чтобы поговорить о будущем с мужем, которого хочу оставить в прошлом. Двигаю к себе табурет, несмело опускаюсь на него и от волнения хватаюсь за край рукава, который тут же начинаю тормошить.

Тишина начинает давить, я откашливаюсь, чтобы набраться смелости, но ни один из нас не произносит ни слова. Да, не так я представляла себе этот визит. Думала, что мужчина начнет говорить первым, накинется на меня с обвинениями, продолжающимися после аварии, когда по его вине мы все оказались в больнице. Но все идет совсем не так. Он молчит. Молчу я. Молчит пациент на второй кровати.

— Ты просил, чтобы тебя не посещали, — набираюсь смелости, говорю с ним, но смотрю в пол. Не могу поднять глаза. — И потому Людмила Прокофьевна не приходила.

Мои слова как будто падают в пропасть, вокруг все такая же гулкая тишина.

— Мы с Наилем лежали в больнице, нас выписали только вчера.

Робко поднимаю на него взгляд и скольжу по профилю его головы. Игорь лежит зажмурившись, и вдруг по кромке его губ бежит змейкой улыбка.

— Подарок?!

— Да, я назвала сына Наиль – подарок, — опустив голову, подтверждаю. Мне многое нужно ему сказать, но я никак не могу собраться с силами, кажется, что ситуация с Людмилой Прокофьевной перевернула все с ног на голову, и мой настрой серьезного, грубого разговора сбился.

И тут в автолюльке начинает копошиться сын. Я    вскакиваю, беру его в руки, прижимаю к себе, начиная укачивать, чтобы он почувствовал близость, материнское тепло. И это придает мне сил. Мне есть ради кого жить, за что сражаться. Теперь больше нет той самой бесхребетной Оксаны. Новая женщина родилась из пепла, восстала из огня страшных испытаний и роковых ошибок.

— Игорь, мне нужен развод, — поднимаю на него серьезный взгляд, но вижу, что  мужчина так и лежит с закрытыми глазами. Даже не знаю – слышит ли он меня или нет. — Ты же понимаешь, что жить так дальше мы не сможем. После всего того, что произошло…

— Нет, — тихо шепчет он. Так тихо, что мне вначале кажется, будто бы это ветки царапнули стекло за окном от ветра.

— Нет? — тут меня подкидывает волной праведного гнева. — Нет? Ты расплатился мной за свое обеспеченное настоящее. Своей женой! Которая верила тебе и доверяла! Изменял, когда я была в положении. О чем ты говоришь? Между нами не будет никогда и ничего!

Вся эта тирада яростно выжигала в моем сердце следы, но я была уверена в своей агонии правды и потому продолжала.

— Знаешь, что? Я ненавижу тебя. За слабость, за меркантильность, за глупость. За предательство. Ты предал меня, предал того, кто помог тебе.

Я перевожу дух. Кажется, сказала все, что хотела с той самой минуты, как мы оказались втроем в автомобиле, который мчался прямо в ад.

Его лицо побледнело, хотя, куда, казалось бы, больше. Он сам на себя не похож – худой, посеревший, изможденный, покрытый колкой неопрятной щетиной.

— Ненавижу вас обоих, — вдруг говорю ему, пользуясь тем, что никто больше не говорит ни слова. Это кажется мне возможностью побывать на причастии, отпустить все свои грехи, освободиться от всех мыслей, которые меня все это время кружили каждую секунду моей жизни в больнице, заставляя сомневаться в своей собственной адекватности.

— Тебя ненавижу за предательство. А его ненавижу за то, что сломал мне жизнь. Знаешь, отчего я стала Страшилищем? — вдруг нервно хихикаю, и понимаю, что, кажется, сама заразилась от Людмилы Прокофьевны бешенством, сумасшествием. — Он с друзьями из детского дома поджег квартиру моей мамы, где были в ту ночь мы с Ольгой. Сестра не пострадала – я была старше, ненамного, но чуть умнее, и спасла ее. И сама обгорела. Сделать операцию по восстановлению кожи сначала было нельзя, а потом не было средств. Самое смешное, что именно Камал подарил мне возможность восстановить кожу после ожога. Дада, я знаю, что это был его подарок на день рождения, не твой. И сначала я даже решила: как благородно, как тонко. Но теперь вижу всю иронию – он будто так заглаживает свои старые грехи.