Шалунья - Софи Ларк Страница 42

— Была еще одна девушка, — говорит она наконец. И затем, очень тихо: — Моя сестра. Не по крови. Но мы решили… что это так.

Моя грудь горит. Я целую Блейк в макушку.

— Если бы я кому-нибудь рассказала, что делает Дэвис, нас бы разделили и разослали по разным местам, и я бы никогда больше не увидела Сэди. Она была маленькой — такой же маленькой, как я, когда приехала. Мамы уже не было, Сэди была всем, что у меня было. А была всем, что было у нее. Поэтому я сделала выбор.

Блейк поднимает голову и смотрит на меня, наконец-то полностью отвечая на мой вопрос.

— Когда мне было тринадцать, я начала делать ему минет раз в неделю. Так мы договорились. Он не настаивал на большем, а я никому не рассказывала. И так продолжалось три года.

— Это не… — Мне пришлось остановиться и попробовать снова. — Это не выбор. Ты была ребенком.

Блейк пожимает плечами. — Меньшим ребенком, чем большинство.

Я не могу остановить себя теперь, когда мы оба на дне колодца.

— Что случилось?

Она кривит губы, показывая оскал зубов. — Он не выполнил свою часть сделки.

— Он пытался взять еще?

— И я дала ему это — шесть раз кухонным ножом.

Я выдохнула, затаив дыхание, наполненное горячим удовольствием. — Хорошая девочка.

— Судья не согласился. Он отправил меня в "Перекресток".

— Я знаю, — признал я. — Это было в деле Бриггса. Но это было все, это все, что я знаю, что ты мне не сказала.

Блейк пожимает плечами. — Ты тогда меня не знал. А я не знала тебя.

— Но теперь знаешь. — Мои пальцы гладят ее голое плечо.

Ее ямочка бросается в глаза. — Начинаю.

Я улыбаюсь той улыбкой, которая раньше появлялась раз или два в месяц, а теперь, кажется, навсегда запечатлена на моем лице. — И тебе нравится то, что ты видишь?

Блейк мягко отвечает: — Нравится — это еще не все.

Внезапно мы оказываемся в нашем собственном крошечном воздушном пузыре. Блейк смотрит в мои глаза, а я — в ее, и мы вообще ничего не говорим, потому что так хорошо научились общаться без слов.

Я целую ее. Поцелуй длится так долго, что машина виляет.

— Тебе лучше поставить автопилот, если ты собираешься так себя вести, — поддразнивает Блейк, когда я едва избегаю убийства нас обоих.

— Но тогда мы потеряем сиденье на скамейке.

— Я передумала. — Она прижимается ко мне. — За это стоит умереть.

Когда мы проезжаем через Вестбери, я чувствую себя достаточно спокойно, чтобы спросить: — Что случилось с Дэвисом? Он умер?

— Нет, — отвечает Блейк с легким раздражением.

— Ты когда-нибудь рассказывала кому-нибудь о том, что он сделал?

Она качает головой. — Даже Сэди не знает. Я никому не рассказывала до тебя.

Я не знаю, как это могло заставить меня чувствовать себя так хорошо в сложившихся обстоятельствах.

Наверное, дело в этом: Доверие Блейк стоит для меня больше, чем все, чем я владею.

Я позволил себе погрузиться в фантазию в стиле Бэтмена о том, как посреди ночи еду в дом Дэвиса Клейдермана, чтобы изгнать из себя какие-то эмоции.

— Ты когда-нибудь беспокоились, что он может сделать это снова?

Блейк фыркнула. — Не там, где я его зарезала.

Я смеюсь над довольным выражением ее лица, а она смеется над моим смехом, потому что часть нашей диаграммы Венна, посвященная мудакам, прекрасно пересекается.

17

РАМЗЕС

— Теперь твоя очередь, — говорит Блейк.

— Что ты хочешь знать?

— Скажи мне….. — Она выглядывает из-под челки. — Расскажи мне то, что ты никогда никому не рассказывал раньше.

Я ищу подходящее воспоминание, чтобы предложить взамен ее.

— Я расскажу тебе что-нибудь неловкое.

— Отлично. — Она ухмыляется.

— Как я уже говорил… это мой отец выбрал мне имя.

Блейк кивает, откидывается на спинку сиденья и пристально смотрит мне в лицо.

— Мои родители были детьми, когда познакомились. Они работали в одной и той же вафельнице, мама — официанткой, отец — в посудной яме. Мой отец был мечтателем — у него были все эти амбиции, все эти идеи. Моя мама забеременела случайно и в юном возрасте — не таком юном, как твой, но достаточно юном, чтобы она до сих пор рассказывала тебе, как я навсегда испортил ее тело. Они поженились и съехались. И тогда она начала понимать, что мечты ни черта не стоят, когда нужно оплачивать счета и иметь ребенка на бедре.

Блейк грустно улыбается, ее рука лежит на моем бедре.

Я говорю ей: — Моего отца звали Крис, и он ненавидел это имя.

Блейк разражается смехом. Она пытается подавить его, пока не видит, что я специально рассмешил ее.

— Поэтому он назвал меня Рамзесом и забил мне голову мечтами об империи, которую мы построим вместе.

Блейк оживляется и опускает руку. — Он был египтянином?

— Если ты имеешь в виду, что у нас есть родственники, которые когда-то жили в Египте, то да. Но никто из нас никогда не видел пирамид.

Она зашлась в хихиканье. — Ты называешь себя фараоном и ни разу не летал туда на своем маленьком самолетике?

— Я был занят. И хочу вам сказать, что мой самолет совсем не маленький.

Я не могу перестать смешить ее, я готов на все, чтобы услышать это. И если я никогда не доберусь до конца этой истории, то какая мне разница — все, что я хочу, это чтобы эта женщина рядом со мной смеялась за мой счет.

— В общем, — говорю я, притворяясь раздраженным. — Проблема в том, что… мой отец не такой умный, как я. Я понял это, когда мне было лет восемь. Его планы, его авантюры сводились к нулю, потому что это все, чем они были, — большими мечтами с дерьмовыми планами, которые их подкрепляли.

— Ты все еще говоришь о нем в настоящем времени, — говорит Блейк.

Я останавливаюсь, чтобы прокрутить в голове свои собственные фразы.

— Ты права.

— Я тоже иногда говорю. Даже несмотря на то, что моей мамы так долго не было.

Ни один из нас больше не смеется.

Блейк — это линза, увеличивающая все, что я с ней делаю. Она делает их самыми близкими, самыми насыщенными — даже когда мы погружаемся в фантазии.

Теперь она направила свет прожектора туда, куда я никогда не смотрю. И я не могу игнорировать то, что вижу.

— Я не уважал его. Иногда я чертовски ненавидел его