Маленький отель на Санторини - Юлия Валерьевна Набокова Страница 46

– Это какая-то мистика! – ворчу я. – Она постоянно тут крутится, но кроме меня ее никто не видит.

Ни Ирина, ни Филомена, ни вот теперь Стефанос.

– А почему ты тогда изобразил ее здесь, в моем доме? – удивляюсь я, глядя, как художник рисует кошачий хвост, обвивающий силуэт.

Стефанос ставит последнюю точку. Рисунок закончен. Черно-белая кошка сидит на террасе бабушкиного отеля, а над ней по розовому небу плывут белые облака. От рисунка так и веет теплом и уютом.

– Решил, что этот угол пустоват и в нем не хватает жизни, – Стефанос начинает складывать кисти.

– Жизни, – задумчиво повторяю я, не сводя взгляда с кошки.

– Зои, – внезапно говорит Стефанос.

Я вздрагиваю, услышав имя матери:

– Что?

– Это «жизнь» по-гречески, – Стефанос улыбается. – Продолжим наш урок?

– Но сперва… – Я дотрагиваюсь до его носа, стираю пятнышко краски и показываю ему.

– Вафи, – смеется Стефанос, – «краска». Хрома – «цвет».

Я повторяю за ним слова, которые он называет. Многие из них звучат привычно на русский слух. Стефанос хвалит меня и говорит, что я настоящая гречанка. А мне и в самом деле нравится звучание этого языка, на котором говорили мой отец, бабушка и дедушка. Хотела бы я овладеть греческим настолько, чтобы самой читать дневник бабушки Афины.

Мои волосы треплет ветер, Стефанос ловит темную прядь и накручивает на палец, заставляя меня смущенно замереть.

– Аэрас – «ветер», – говорит он. – Дынатос аэрас – «сильный ветер». Коми – «волосы».

Я повторяю за ним, а Стефанос внезапно спрашивает:

– А как это будет по-русски?

Теперь уже я беру на себя роль учительницы, а Стефанос прилежно повторяет за мной русские слова. Я беспрестанно хохочу над его произношением и поправляю его.

– А как будет по-русски «я тебя люблю»? – Он бросает на меня пламенный взгляд, и забавный урок вдруг перестает быть таким.

Только что мы шутили и смеялись, как друзья, а сейчас я понимаю, что мы одни на террасе под закатным небом. Мужчина и женщина. В шаге от поцелуя, а может, и от чего-то большего.

– Не скажу, – я отворачиваюсь к морю, чтобы скрыть смятение и дрожь.

– Почему?

Стефанос берет меня пальцами за подбородок и разворачивает к себе.

– Потому что такие слова не говорят просто так. Их говорят только особенному человеку, – тихо отвечаю я.

– А ты когда-нибудь любила?

Я молчу. Еще недавно я думала, что люблю Кирилла. Но теперь уже в этом не уверена.

– Не знаю, – шепчу в ответ. – А ты?

– Раньше нет. А сейчас… – Стефанос наклоняется ко мне, в его черных глазах сверкают звезды. – Сэ агапо, – произносит он, и я чувствую на губах его жаркое дыхание. Но поцеловать меня он не успевает – нам мешает сигнал мобильного.

Греческая мелодия разносится по террасе, и Стефанос отшатывается от меня, с досадой вынимая из кармана джинсов телефон. Бросает взгляд на экран и мрачнеет.

– Не ответишь? – резко спрашиваю я, вспомнив, что вчера, во время нашей прогулки по Фире, ему тоже звонили, и он не хотел общаться. – Вдруг это твоя жена?

Стефанос вспыхивает и показывает мне экран. На нем фото седого мужчины в костюме, который годится ему в отцы.

– Довольна? – хмуро спрашивает он.

Мои щеки вспыхивают от стыда, а Стефанос отворачивается к морю и отвечает на звонок. Его разговор с отцом явно не из приятных. До меня доносится резкий, властный голос отца, который явно привык командовать. Стефанос вяло огрызается в ответ и первым прекращает разговор. А затем, внезапно для меня, с силой размахивается и бросает телефон в море.

Я громко ахаю. Стефанос поворачивается ко мне и горько усмехается.

– Ты жалеешь, что не знала своего отца. А я жалею, что знаю.

Он выглядит таким расстроенным и несчастным, что я подхожу к нему и крепко обнимаю, чтобы утешить. Я не жду, что Стефанос будет со мной откровенным, просто сочувствую тому, что его отношения с отцом не сложились, но он внезапно начинает говорить:

– Я единственный сын, и отец ждет, что я продолжу семейный бизнес. Другие варианты моего будущего даже не обсуждаются. Я с детства любил рисовать, и учителя говорили, что у меня есть способности. Но отец даже слышать об этом не хотел. Вместо художественной школы я поступил на экономический факультет – как хотел отец. Но никогда не прекращал рисовать, а отучившись, поработал на отца и понял, что это не мое. Я сказал отцу, что буду художником. Бросил все и приехал сюда. Но он звонит мне каждый день и требует вернуться… Теперь больше не будет.

Стефанос усмехается, глядя на море, куда швырнул свой мобильник.

– Как ты теперь без телефона? – спрашиваю я.

– Свободно! – весело отвечает он. – Теперь отец меня не достанет.

– А твоя мама?

Стефанос мрачнеет:

– Мама всегда на стороне отца. Не на моей.

– Мне жаль…

– Не будем, – он мотает головой с черными кудрями, а я думаю о том, что эта прическа наверняка тоже знак неповиновения.

– Мне трудно представить тебя в деловом костюме, где-то в офисе, – признаюсь я.

– Ты бы меня не узнала, если бы увидела, – он смеется.

– А что у вас за семейный бизнес?

Улыбка резко сползает с его лица, и Стефанос снова замыкается.

– Если не хочешь – не говори, – поспешно добавляю я.

– Ритуальные услуги, – похоронным голосом отвечает Стефанос.

Я прыскаю, решив, что он шутит. Но парень остается серьезным.

– Ты серьезно? – поражаюсь я.

Меньше всего на свете я могу представить жизнелюбивого и веселого художника продающим гробы и организующим похороны.

– Теперь ты понимаешь, почему я сбежал? – мрачно спрашивает Стефанос. – И пожалуйста, давай больше не будем возвращаться к этой теме.

Я киваю. Мне и