Саша Грей - Общество Жюльетты Страница 48

Я поднимаю глаза и обвожу взглядом стол. Боб молится точно так же, как выступает в рекламных роликах. Джина благочестиво склонила голову. Глаза ее закрыты, на лице – выражение неизбывных мук, но губы движутся, повторяя за Бобом слова благословения. Джек… Джек поступил так же, как и я, и когда мы с ним встречаемся глазами, он расплывается в хитрой улыбке.

Пока мы едим, пес, которого уже покормили, бегает вокруг стола со своей пищащей пластмассовой игрушкой в зубах. Время от времени он останавливается, бросает ее на пол и смотрит на нас, ожидая, что мы с ним поиграем. Когда человек не проявляет к нему интереса, он переходит к другому.

В какой-то момент ему кажется, что он не получает положенного внимания, а игрушка не производит желаемый эффект. И тогда этот песик, Себастьян, какает на границе между гостиной и столовой. Делает кучку прямо в середине великолепного марокканского ковра, отчего та кажется частью рисунка и практически незаметна.

Это такой собачий юмор. Оставить кучу дерьма посередине комнаты в качестве темы для беседы. Этакий хвостатый маркиз де Сад. Просто взять и покакать, не закатывая никаких сцен, пока мы едим – Джек, Боб, Джина и я – всего в пяти футах от него. Впрочем, никто даже не обратил внимания.

Кучка замечена лишь тогда, когда Боб встал, чтобы заново наполнить бокалы. Он вступает в нее ногой, поскальзывается, словно на банановой шкурке, и падает на пятую точку. Это так комично, что мне стоит больших трудов не расхохотаться. Нет, я бы точно прыснула со смеху, не приди Боб в такую ярость, что Джина вынуждена увести его в другую часть дома, чтобы он успокоился. Мы с Джеком остаемся вдвоем доедать. Нам жутко неловко, словно увидели нечто такое, чего нам видеть не полагается.

В конце концов, возвращается Джина.

– Боб отдыхает, – говорит она и поясняет, что избирательная кампания окончательно его вымотала, потому что он отдал ей всего себя. – Обычно с ним такого не бывает, – добавляет Джина, извиняясь.

Боб выходит к нам лишь в самом конце вечера; они с Джиной собираются на благотворительное мероприятие, от которого не удалось отвертеться.

Мы с Джеком всю вторую половину дня провели на веранде: нежились на солнышке в шезлонгах, любовались видом. В какой-то момент Джек наклонился ко мне и прошептал:

– Боб с Джиной сегодня вечером уезжают по делам.

Я улыбнулась и посмотрела на него так, как будто хотела сказать: «Это ты к чему?»

Впрочем, я уже знала, что он хочет сказать. Что мы останемся в доме одни. И мы можем заняться тем, чем занялась бы любая молодая парочка, предоставленная самой себе в чужом доме.

Но Джек сразил меня наповал. Честное слово, его сегодня невозможно узнать. Он не просто готов на подвиги, а проявляет инициативу. Пока мы были в разладе, и даже до этого, я не могла разбудить его интерес в течение многих недель, и вот неожиданно передо мной будто совсем другой человек. Будто мы с ним первый раз вместе. Будто для нас все впервые – а ведь раньше мы с ним трахались, как кролики, где только можно.

Не могу сказать, что в Джеке нет авантюрной жилки, но спонтанность – далеко не самая сильная его сторона. Он обожает, чтобы все было расписано по минутам и разложено по полочкам. Обожает планировать все заранее – даже если речь идет о том, чтобы трахнуться втихаря в доме собственного босса. Исключения редки – ну разве кто-то примет за него решение, например, я.

Мы машем Бобу и Джине на прощанье. Они уезжают в машине Боба, в вишневом «Кадиллаке» 1968 года выпуска, который сияет как новенький. Неужели вы рассчитывали на что-то другое? Пока машина выруливает на подъездную дорожку, Джина машет нам рукой и старается перекричать мотор:

– Будьте примерными детками. Когда я вернусь, я хочу увидеть мой дом целым.

Эх, знала бы она!

Мы провожаем их взглядом, пока они не исчезают за поворотом, а в следующую секунду Джек уже сломя голову несется через весь дом, на бегу срывая с себя одежду. Последними с него слетают трусы – как раз в момент, когда он добегает до бассейна и ныряет в него.

Я избавляюсь от надоедливого пса, зашвырнув его пищащую игрушку в гараж. Как только он сам забегает внутрь, запираю гаражную дверь. Пусть на собственной шкуре испытает, что такое настоящая жизнь, а заодно проверит, такой ли он умный, каким себя считает. Не успела я сделать и пары шагов, как до меня уже доносится жалобный скулеж.

Когда я подхожу к бассейну, Джек уже на самой середине. Вечер такой прекрасный, тихий и теплый. Еще немного – и солнце начнет садиться. Волосы у Джека мокрые, лицо сияет. В эти минуты он такой красивый, такой счастливый, что мне не терпится составить ему компанию. Я тоже начинаю раздеваться, правда, не с такой скоростью, как он. По его мнению, я слишком медлительна, и он кричит мне из бассейна:

– Эй, что ты там копаешься. Вода такая теплая!

Я иду вдоль трамплина и, раскинув руки в стороны, становлюсь на самый край, чувствуя, как тот прогибается под моим весом. Я по-прежнему в трусиках и в лифчике, потому что хочу поддразнить Джека: медленно снять их у него на виду. Начинаю расстегивать лифчик, но потом решаю первым делом освободиться от трусов, затем снова передумываю и снова берусь за лифчик. И что самое странное, у меня возникает дежавю. Где-то такое со мной уже было.

Всякий раз, когда такое со мной бывает, есть в этом доля мистики. Как будто неожиданно, по совершенно неведомым мне причинам, в сознании всплывает сон, заложенный туда еще до того, как я пережила его в реальной жизни. Как будто барьер, отделяющий реальную жизнь и мои сны, разрушен, и мне одновременно видно то, что происходит по обе стороны зеркала.

Причем настоящая жизнь похожа на сон, а сон абсолютно реален. Ощущение такое, будто мне открылся некий фундаментальный секрет реальности, о котором еще никто не догадался. Затем, столь же быстро, как и появился, сон исчезает вновь. У меня же остается неприятное чувство: я не могу даже сказать, как и почему я так думала.

На этот раз память совершенно ни при чем. Это сцена из моего любимого фильма, и я просто ее воспроизвожу. Я – Сибил Шепард в фильме «Последний сеанс», я готовлюсь нырнуть голой в бассейн на глазах у всех. Ее неловкость по поводу собственной наготы превращается в жестокий спорт.

Лично мне стесняться некого, потому что дом ближайших соседей Боба и Джины расположен на другом конце долины. Увидеть нас они могут разве только в бинокль. И все же есть в раздевании на открытом воздухе нечто такое, что всегда меня пугало. Раздеться на виду у всех – никаких проблем. Мне все равно, смотрят на меня или нет. Я даже не против. Если что и выводит меня из себя, так это глаза, которых я не вижу.