Вероника Кузнецова - Горбун Страница 48

— Я не знаю английский, — решительно повторила я.

— Откуда же вам известно, что он из Лондона?

Какое горбуну дело, могу я разобрать несколько слов по-английски или не знаю ни единого слова?

— Советская смекалка, — объяснила я. — Если мне говорят о приезжающем откуда-то человеке, а потом произносят название города, то я начинаю подозревать, что человек прибыл именно из этого города, в данном случае из Лондона. А какая разница, говорю я по-английски или нет?

— Большая, — ответил Дружинин, мягко тормозя, но объяснять, в чём эта разница, не стал.

Тихое, почти неслышное журчание голосов на заднем сиденье прервалось, и мы вылезли из машины.

Горбун превзошёл самого себя в любезности, деликатности и умении незаметно направлять разговор на интересные для всех темы, так что с полным правом мог считаться душой нашего небольшого общества, ухитряясь при этом оставаться в тени. Я впервые встретила человека, с которым было так легко общаться. По словам Иры, он был угрюм и нелюдим, но я убеждалась в обратном: и в обществе и наедине со мной он не терялся и не замолкал на полуслове, вынуждая усиленно раздумывать, о чём ещё с ним можно говорить. Больше того, это у меня иногда возникали сомнения, не скучно ли ему со мной и не кажусь ли я ему слишком примитивной и неразвитой. Именно в таком подавленном настроении я и покидала кофейню, потому что в очередной раз убедилась в своём поверхностном образовании после того, как горбун попытался завести со мной разговор об экономической политике правительства Америки и, заподозрив, что мои познания в этой области более чем слабы, хотел повести разговор так, чтобы взять труд ответа на свой же вопрос на себя, а Ларс ни с того, ни с сего вмешался и стал выспрашивать о моём мнении на некоторые специальные темы, выставляя меня в самом неприглядном свете, так что даже Ире стало неловко. Попытки горбуна защитить меня от неожиданной атаки ни к чему не привели, так что мне пришлось самой о себе позаботиться.

— О чём вы говорите, Ларс?! — воскликнула я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно непринуждённее и веселее. — Я в нашей политике не могу разобраться, до американской ли мне? Вы уж разрешите мне "с учёным видом знатока хранить молчанье в важном споре" и не выставляйте напоказ моё невежество.

Ира засмеялась, а горбун кивнул.

— После нашего вчерашнего разговора я задумался о советской реформе и вдруг сам перестал её понимать, — весело признался он. — Наверное, чтобы совсем запутаться, надо пожить в СНГ.

Разговор о политике на этом закончился, но у меня осталось очень тяжёлое чувство собственной неполноценности и острое сожаление, что я пригласила Ларса поехать с нами.

— Отчего это особа столь прекрасная, как вы, может быть столь печальна? — произнёс над моим ухом горбун.

В это время я усердно рассматривала близлежащие дома и ничем не выдавала своего настроения, поэтому было совершенно непонятно, по каким признакам он определил мою печаль.

— Разве я печальна?

— Мне кажется.

Раз ему кажется, то незачем и говорить об этом. Я мельком взглянула на него и обнаружила на его лице выражение насмешливого сочувствия.

— Разве я прекрасна? — задала я следующий вопрос.

Ко времени написания этой книги я значительно продвинулась в изучении английского языка. Скажу больше: я могу более или менее свободно беседовать на общие темы; однако я не решаюсь приводить мнение Дружинина в оригинале и буду пользоваться переводом.

— Не скажу, что вы очень красивы, но смотритесь вы неплохо, — ответил он по-английски, с особым старанием выговаривая слова.

— Ваше счастье, что я не знаю английский язык! — возмутилась я.

Я впервые слышала, чтобы горбун смеялся так искренне, и надо признаться, это ему шло.

— Зачем спрашивать про очевидное? Будем считать, что это вам возмездие за предприимчивость, — заявил он.

— Впервые слышу, что я предприимчива, — строго сказала я.

— Не надо было проявлять самостоятельность и приглашать с нами Ларса.

Осторожно оглянувшись, я убедилась, что датчанин занят разговором с Ирой и не может нас слышать.

— Откуда мне было знать, что он набросится на меня с такими вопросами? Экономика — это его конёк?

— Насколько я мог заметить, нет, — осторожно ответил горбун. — Но я его знаю недостаточно хорошо, мы редко встречались. Просветить вас насчёт взглядов американского правительства на развитие экономики, чтобы господин Якобсен не мучался?

— Если речь пойдёт об американской экономике, то я послушаю с удовольствием, но не портите мне настроение экономикой в СНГ, дайте отдохнуть от потрясений, уже недолго осталось.

— Говорить по-английски или по-русски? — спросил горбун менее весело.

— По-грузински, если можно. А если хотите говорить на ветер, то можно даже по-датски. Кстати, куда мы идём?

— Увидите, — ответил Дружинин. — Но знаете, Жанна, вы меня разочаровали.

— Вот как?

— Я ваши цитаты узнаю, а вы мою — нет.

Моё встрепенувшееся было самолюбие вновь улеглось.

— Я поняла, что это из какой-то книги, но цитата настолько ошеломляющая, что поневоле задумаешься над смыслом, а не над авторством. Кажется, что-то знакомое.

— При случае постараюсь припомнить что-нибудь ещё, — пообещал горбун.

— Ладно, Леонид, читайте мне лекцию по экономике, — сказала я. — Только помните, что хотя для инженера я довольно сообразительна, но я всё-таки всего лишь инженер, а не литератор.

— Пресвятая Богородица! — прошептал Дружинин. — Ну и самомнение!

Переговорившие о чём-то своём и догнавшие нас спутники застали беседу об экономике в самом разгаре. Странная тема для разговора на прогулке!

Рассказывать подробно о нашем гулянии слишком долго и скучно, потому что моё перо не в состоянии ни изложить смысл популярных лекций моего знающего экскурсовода, который мог говорить интересно буквально обо всём, ни передать красот датской природы, уступающей нашей российской там, где та уцелела, ни обрисовать архитектурные памятники или просто места, куда горбуну вздумалось нас привести. Должна признаться, что Дружинин устроил мне маленький праздник, щедро оделяя всех, а преимущественно меня, вниманием, заботой и познаниями. Не менее щедр он был и на деньги, но меня это перестало смущать, едва я убедилась, с какой беспечностью смотрят на это Ира и Ларс. Пожалуй, кроме разговора об экономике я могу вспомнить лишь один неприятный эпизод, виновником которого опять-таки был Ларс.

Это случилось почти перед самым возвращением к оставленной где-то на улице машине. Как-то так получалось, что наши с горбуном разговоры рано или поздно переходили на литературные темы. Вот и в этот раз, почему, не знаю, мы заговорили о методах перевода, которыми пользовался Дружинин. Наверное, моё тайное увлечение стало неотрывной частью моего я, потому что мелкие проблемы, превращавшиеся для меня временами в камни преткновения, стали напоминать о себе сами, едва для их разъяснения наступал подходящий момент. Горбун охотно говорил о своей работе, а я жадно слушала и отделяла сведения, дающие ответы на мои вопросы. Если бы я не стеснялась своих творений, я бы напрямую спросила его о том, что казалось для меня важным, но приходилось быть осторожной и не давать ему повода заподозрить о моих занятиях. Я бы не осудила человека, в зрелые годы по-дилетантски занимающегося разработкой никому не нужных конструкций, но не была уверена, что Дружинин так же снисходительно отнесётся к моему литературному творчеству. Может, я и была неправа, но согласитесь, что одно дело выступать в роли профессионала, поддерживающего начинающего любителя, а совсем другое — быть этим любителем.