Лора Флоранд - Француженки не играют по правилам Страница 5

– А я-то думал, что злые колдуны творят заклинания в безумном гневе, да еще с диким дьявольским смехом. – На самом деле Люк всегда немного завидовал злым колдунам. – Ты смотришь по ночам слишком много диснеевских фильмов, – сказал человек, который мог создать сказку одним неистовым взмахом руки.

– Я совершенно уверен, что настоящие злые колдуны чрезмерно контролируют себя. – Патрик пронзительно взглянул на Люка. – Я это говорю, потому что по своему опыту знаю, как ощущаем зло мы, простые смертные. Так что сплетня о прошлой ночи становится тем более интересной, – добавил он и изобразил собаку, у которой текут слюнки при виде сахарной косточки. – Говорят, она разбила твой самоконтроль, как сырое яйцо.

Люк скрипнул зубами.

Яйца плавно скользнули в руки Патрика, будто он был фокусником. Он аккуратно выпустил их на сковороду, и темно-золотые желтки ярко засияли.

– Я должен заставить ее поведать мне все секреты, – добавил Патрик и самодовольно улыбнулся, глядя на белки, которые уже начали твердеть.

Люк опустил тяжелый взгляд на жалкие яичные скорлупки, лежащие сверху в ближайшем мусорном ведре.

– Никаких секретов нет, Патрик. Весь отель знает, как она пыталась всучить мне чаевые, чтобы я отнес сумки в ее номер.

Не в его характере было доверяться кому-либо, но такое даже Люку было слишком тяжело держать в себе.

Патрик широко открыл рот.

– Что она сде… Putain[17]! – Он в ошеломлении тряхнул головой. – Merde[18]. Bordel. Чаевые тебе? – По мере того как он осознавал сказанное, сквозь первоначальное сочувствие начала прорываться усмешка, а потом он расхохотался так, что никак не мог остановиться. – Прости, Люк. Pardon[19]. Но поскольку ты мнишь себя богом, то все это чертовски смешно.

Глядя на Патрика, Люк прищурился, затем опустил голову, чтобы сосредоточиться на работе, и позволил уголку губ скривиться.

– Я не мню себя богом, – сказал он выразительно.

Патрик усмехнулся:

– Именно поэтому я преклоняюсь перед тобой, чувак. На самом деле никто не сомневается в твоей божественности. Теперь позволь одному из твоих скромных помощников избавить тебя от этой грубой принцессы. Я уверен, если она так хороша, как все говорят, то я мог бы позаботиться о ней вместо тебя.

Полуулыбка исчезла с лица Люка.

– Патрик. Держись подальше от Саммер Кори, или я стану властелином твоего персонального ада.

Коньячного цвета брови Патрика взметнулись вверх.

– Sérieusement?[20] – Он сверкнул на Люка глазами, положил превосходно приготовленную глазунью на сделанную по особому заказу белую тарелку ценой пятьдесят долларов и одним ловким поворотом запястья толкнул ее на три метра по мраморной столешнице так, что она остановилась точно перед практиканткой Сарой, как раз под разделочной доской в ее руках, которую она уже собиралась поставить на стол. Сара Лин, американка, отказавшаяся от карьеры инженера ради обучения в парижской кондитерской, замерла, и ее вечная морщинка между бровей на мгновение расслабилась от неожиданности. Ее глаза обратились к спине Патрика. Тот даже не оглянулся, чтобы увидеть ее реакцию – он уже готовил новые тарелки. – Интересно, какое злодейство ты готовишь? – Он дружески похлопал Люка по плечу. – Но ничего уже не изменишь: ты уже стал властелином Ада, mec. Уже стал.

Во сне Саммер казалось, будто ее придавило теплое грузное тело. Она просыпалась, испытывая покалывания от напряжения, и почти сразу сворачивалась калачиком в тяжелой теплоте и проваливалась в глубокий сон, в котором, как ни странно, чувствовала ласку и нежность.

Когда она окончательно проснулась, то не могла вспомнить, где находится. Ни плеска волн, ни аромата тиаре, ни влажной жары.

Она открыла глаза. Прямо перед ее взором предстала Эйфелева башня. Ее исполненный спокойствия силуэт, темный на фоне серого неба, был обрамлен серебряным орнаментом в виде завитков шириной в фут по краям идеально расположенного окна из одного большого куска стекла.

А, это ты, подумала Саммер, мысленно обращаясь к башне. О черт возьми, как же ты меня достала!

Что такое особенное заставляет родителей считать Париж отличным местом, где можно избавиться от детей? Этот город – просто большой мусорный бак, куда бросают богатых и знаменитых.

Саммер повернулась на спину, чтобы не смотреть в окно на эту торжествующую поганую железяку, но теперь ее взгляд уперся в роскошные тяжелые розовые с жемчужно-серым шелковые портьеры над изголовьем, украшенным вышивкой. Даже если она опустит веки, то в глазах у нее непременно начнет рябить от этой комнаты. Саммер чувствовала себя галькой, затерявшейся среди тяжелого шелка, украшенных вышивкой подушек приглушенных элегантных розово-серых тонов и стульев art deco[21], стоящих на идеальном полу из красного дерева.

Она закрыла лицо локтем. В ее мозгу теснились картины – перед отъездом с острова она бросает в воду гирлянду ракушек, чтобы вернуться; жесткий и решительный отец выгоняет ее из рая; мать со смехом отказывается понять ее; рядом с ней все ее ученики. И черные глаза смотрят на нее сверху вниз, и смягчается очертание твердого скульптурного рта.

Глаза Саммер распахнулись под ее рукой и ресницы защекотали кожу, когда она вспомнила этот рот. Ее собственные губы беспомощно расслабились от возникшего желания. Она резко потерла обеими руками лицо, чтобы взять себя в руки. О чем это она раздумывает?

Ей хотелось вернуться к жаре, морю и счастью. У нее не было никакого желания попасть в тенеты греческого бога и застрять здесь.

Это было разумным решением еще и потому, что он, вероятно, предъявит ей иск за сексуальное домогательство. Наверное, все же хорошо, что он повернулся на каблуках и покинул ее, испепелив своим презрением. Тем более что у греческих богов была паршивая репутация из-за их любви к крепким объятиям. У любой женщины может возникнуть реальная проблема с мужчиной, который умеет обнимать, тем более если эта женщина застряла в элегантном отеле, расположенном в самом несчастливом месте на земле.

Она вылезла из кровати и пошла в ванную.

В душевой кабине, обрамленной на 180 градусов прозрачным стеклом, она чувствовала себя выставленной на обозрение как девственница, которую принесут в жертву Парижу, раскинувшемуся под ней. Кто только придумал такое? Даже если вы уверены, что никто не глядит на вас в подзорную трубу, неужели вы захотите принимать душ, когда Эйфелева башня смотрит на вас свысока?