София Блейк - Невеста. Шлюха Страница 5

Я поняла, что все уже произошло, сползла немного ниже, чтобы моя голова и спинка кровати не соприкасались. Ноги мои по-прежнему были расставлены, но я успокоилась и даже подумала, что вот бы неплохо получить удовольствие, ради которого люди и занимаются сексом. Мишкин член все еще находился у меня внутри, но я не испытывала ничего, кроме легкого пощипывания, как от ссадины. Потом я поняла, что Мишка просто был молод и силен, а тогда, ощутив, что он снова задвигался во мне, я подумала, что так и надо, и старательно пыталась почувствовать что–то приятное. Вскоре мой первый любовник снова излил в меня семя, но я так и не испытала никаких особенных эмоций.

На этот раз Мишка вышел из меня, и мы с ним выпили бутылку крепленого вина, которое принесли с собой. Мишка вообразил себя моим мужем и стал описывать картинки, которые даже тогда повергли меня в скуку — как я дождусь его из армии, и мы станем вместе счастливо жить, он купит машину («Опель», такой же, как у старшего брата), и мы поедем в Москву и Питер. Потом Мишка в третий раз овладел мной, потом в четвертый, все в той же позе, даже не пытаясь внести разнообразие. Его губы ни разу не опустились ниже моей груди, но мы долго целовались, и наши языки терлись друг о друга, уже когда остальные части тел окончательно устали и проваливались в сон.

После этого не прошло и двух дней, как на улице мне повстречался Карась из соседнего дома. Едва сдерживая поганенькую улыбку, он поведал мне, что у него есть коляска в отличном состоянии (его мать недавно родила от нового мужа), и что я могу обращаться к нему за помощью по вопросам воспитания младенца… Он нес такую чушь, а я находилась в полном ступоре, и в сознании у меня еще звучал шепот Мишки о любви, и я видела бледное лицо моего отца, когда он говорил о Слове мужчины.

Конечно, это была самая невинная из низостей, пережитых мной. Просто она была первой, а поэтому мне было больно, хоть я и знала, что большинство моих подруг уже лишилось девственности, а кое–кто успел и забеременеть, но я не могла так просто примириться с тем, что весь город уже знает, что теперь трахнута я. И так получилось, что я в этот же вечер встретилась с Мишкиным братом и дала ему — прямо в его долбаной машине.

А началось все с того, что я шла по улицам родного Полесска после разговора с придурком Карасем и меня переполняли мысли о чудовищной лжи, которой затоплен мир. В этой низкой лжи — о любви и высоких чувствах — люди формируются законченными жертвами, романтиками, которые вечно мечтают о том, что никогда не сбудется. Мир вообще ничего не дает, он лишь позволяет поддерживать жалкое существование, наполненное несбыточными иллюзиями в обмен на тяжелый и безрадостный труд. Значит, выдуманный мир — это чушь, болтовня о любви и возвышенных страстях — еще большая ерунда, а единственное, что имеет значение и к чему стоит стремиться — это деньги…

Итак, вместо моих детских мыслей о совершенствовании себя самой, пришли мысли о деньгах, — так я, кажется, повзрослела, и то, что это почти совпало по времени с потерей невинности, наверное, тоже неслучайно. Я шла, сама не помню, куда, талый снег оттепели чавкал под моими сапожками, и мне казалось, что я вплотную подобралась к разгадке тщательно скрываемой всеми тайны: ведь о деньгах не писала великая литература (многие писатели были сами нищими или полунищими, другие — аристократами, они не в счет), коммунистическая пропаганда тщательно обходила денежный вопрос, а новая, капиталистическая, поступала не менее лживо.

С одной стороны, нам внушалось, что можно открыть кооператив, или свободно торговать на улице пивом, только что купленным в магазине, и в результате этого обогатиться. С другой — в моем городке все ненавидели кооператоров, завидовали каждому, кто был хоть немного богаче остальных, и были убеждены, что деньги у богатых отбирать хорошо и правильно. Я задумалась о своих одноклассницах, и вспомнила, что по-настоящему все они хотели влюбиться и удачно выйти замуж, самые красивые мечтали стать моделями и выигрывать конкурсы красоты, о деньгах всерьез никто из них не думал, считая это сугубо мужской прерогативой. Людка Калашникова, самая неглупая из них, и то была увлечена парнем, у которого, правда, папаша был начальником городской санэпидемстанции. Людка была, конечно, ближе всех ко мне, но даже и она не задумывалась о деньгах, чистых деньгах неопосредованно, а значит, я оставалась совсем одна со своими мыслями.

Все–таки тяжело чувствовать свое одиночество в определяющие мгновения жизни. Мой семнадцатилетний умишко испугался отсутствия опоры, деньги вдруг представились мне чем–то недостижимым и едва ли не божеством, которому молятся какие–то особые жрецы в таинственных местах. Конечно, двуногих прямоходящих на Земле миллиарды, а золота, красоты и власти на всех никогда не хватит. И способы добычи всех этих благ держатся засекреченными. Я попыталась додуматься, как подобраться ближе к тайне денег, и мне пришло в голову, что наилучший способ — это общаться с теми, у кого они есть. Проблема состояла только в том, что я не знала никого, кто мог бы меня познакомить с богачами, а даже если бы такой человек нашелся, я не знала, что предложить им в обмен на их драгоценное общение.

«Как — что? — вдруг подумала я. — Себя! Больше–то все равно нечего». В эти минуты решилась моя судьба.

И почти сразу вслед за этой порочной идеей, я увидела распахнутый гараж, из которого выкатывался смутно знакомый вишневый «Опель». Брат Мишки, которого все называли Потап, вышел из машины и закрыл гаражные створки, повесив на них амбарный замок. За эти несколько секунд я преодолела желание убежать, сделать вид, что не узнаю Олега Потапова, с которым до этого перекинулась не более чем несколькими фразами, и, наконец, подумала, что, во-первых, Потап, пожалуй, наиболее богатый из тех, кого я знаю, а во-вторых, если уж какие–то караси знают про меня и Мишку, то родной брат наверняка посвящен в Мишкин подвиг, и мне стало интересно, как он теперь ко мне отнесется.

— Так это ж Сонечка! — обрадовался Потап, рассматривая меня.

Волосы у него были светлее, чем у Мишки, глаза сидели глубже и от внешних уголков шли морщинки по вискам. Потап был гладко выбрит, и к его губам приклеилась сигарета. Ботинки на рифленой подошве, черная дубленка и рыжая ондатровая шапка завершали его наряд. Видимо, мой выжидающий вид натолкнул Потапа на самую простую мысль:

— Садись, подвезу, — бросил он.

И я села в его машину.

— Гуляешь? — спросил Потап. — Или по делу?

— Просто так, — ответила я, рассматривая салон.

— А, ну тогда давай подскочим в одно место. Ты ведь не спешишь?