Элизабет Беверли - Как заарканить миллионера Страница 52

Эди чувствовала, что и сама вот-вот взвоет.

Если бы не нытье Лукаса, она бы наслаждалась вечером. Отсутствие «Будвайзера» ее не волнует — обойдется и первоклассным шампанским. Галерея «Мершон», где разместилась экспозиция, была невелика, но оформлена необычно и с отменным вкусом. На малиновых стенах, под полночно-синим потолком, словно звездочки, горели в канделябрах рождественские свечи, и огоньки их отражались на отполированном до блеска деревянном полу.

Прекрасны были и сами картины — буйство акварели в стиле Марка Ротко, тревожно-резкие вспышки цвета, напоминающие о Джексоне Поллоке. Перед каждой из картин можно было стоять часами, пытаясь проникнуть в ее настроение и угадать тайный смысл.

Публика понравилась Эди несколько меньше картин. Ее окружали сливки чикагского общества в самых роскошных вечерних нарядах, какие только можно купить за деньги. Рядом с ними Эди особенно остро чувствовала, что ее черное платье для коктейлей куплено в магазине секонд-хенд, что ожерелье досталось ей на распродаже, а жемчуг в ушах даже отдаленно не напоминает настоящий.

— Позор на род мужской, говоришь? — проворчал Лукас, дергая себя за галстук. — Да ни один уважающий себя мужчина на такое, с позволения сказать, мероприятие и носу не покажет! По крайней мере, ни один гетеросексуальный мужчина, — добавил он, подозрительно оглядываясь кругом.

— Гетеросексуальным мужчинам стоило бы почаще ходить на выставки, — возразила Эди. — Неужели ты не чувствуешь, что душа твоя жаждет эстетического наслаждения?

— Наслаждения-то я жажду, — хмыкнул Лукас, — только не эстетического. И не душой…

— А я-то, — поспешно перебила она, — в лепешку расшибаюсь, чтобы помочь тебе охмурить какую-то несчастную, ни в чем не повинную миллионершу! Ты должен бы мне на шею кинуться!

При этих словах Лукас бросил на нее взгляд, абсолютно не подобающий джентльмену в тройке. Он не произнес ни слова — это было и не нужно. Прочесть его мысли сумела бы любая дуреха, а Эди вовсе не была дурой, что бы там ни думали о ней иные завсегдатаи «Дрейка».

— Ну, ты понял, что я имею в виду, — прошипела она, чувствуя, как жар приливает к щекам.

Как получается, что от одного его взгляда ей становится сразу и холодно, и жарко? И главное — почему ей это нравится?

— Поверить не могу, что позволил себя втянуть в такую передрягу, — с отвращением заметил Лукас. — Последний раз я надевал костюм на похороны дядюшки Фенвика. Если память не изменяет, мне было двенадцать лет.

— Хватит ныть! — прошипела Эди. — Хочешь заарканить миллионершу — улыбайся! Грудь колесом! И никаких жалоб! Мужчины и женщины на золотоискателей смотрят по-разному: мужчине все равно, сам он привлекает женщину или его кошелек, а вот женщина всегда хочет знать, как и почему.

— Да неужели?

— Женщина хочет, — проникновенно продолжала Эди, — чтобы ее любили не за богатство, а за женскую привлекательность. Ты же читал книгу — почему ничего не усвоил? В первой же главе Лорен Грабл-Монро пишет о том, как важно выглядеть уверенной в себе! Поверь, в костюме вид у тебя куда более уверенный, чем в жеваных рубашках и этих кошмарных галстуках с Микки-Маусом!

— Тебе не нравятся мои галстуки? — изумленно переспросил Лукас. — Да ты что? В чем другом — еще ладно, но в галстуках-то я разбираюсь!

Эди возвела глаза к потолку:

— И это мне говорит Лукас Конвей! Лукас Конвей, которого я своими глазами видела в галстуке со Скруджем Макдаком и всеми тремя его племянниками!

Он потрясение уставился на нее:

— Ты разве не знаешь, что это последний крик моды? Не так давно на сетевом аукционе ушла за две сотни баксов коробочка для завтраков с Дональдом Даком — такая же, как та, что я в школу носил, когда был пацаном!

— У тебя была коробочка для завтраков с Дональдом Даком? — борясь с улыбкой, переспросила Эди.

Лукас несколько смутился:

— Ну… да. Перешла по наследству от старшей сестры, — добавил он, словно защищаясь, и тут же перешел в наступление:

— А что было нарисовано на твоей коробочке для завтраков? Наверно, Барби и много-много розовых цветочков!

— У меня не было коробочки для завтраков, — ответила она. — Нас кормили в школе.

— Ты училась в частной школе? — с явным — и непонятным для нее — интересом спросил Лукас.

Черт! Они подходят к опасной теме. О своем прошлом Эди не собиралась рассказывать никому, в том числе и Лукасу. Нет, вот так особенно Лукасу. Однако что-то побуждало ее говорить. «Все равно не отвяжется, он же репортер!» — мысленно воскликнула она в свое оправдание.

— Да, это была частная школа.

— Католическая? — продолжал он расспросы. — Обожаю их школьную форму: юбочки в клетку, круглые воротнички, гольфы…

Она подняла руку, прерывая его излияния.

— Нет, не католическая. Но форма у нас была.

— В клеточку? — спросил он с надеждой.

— Нет, темно-синяя.

— Круглые воротнички были?

— Да.

— А гольфы?

— И гольфы.

— Держу пари, ты играла в хоккей на траве!

— Что ж, если хочешь знать…

— Конечно, хочу!

— Наша хоккейная команда была непобедима! Лукас устремил на нее мечтательный взгляд.

— Хотел бы я на это посмотреть: ты несешься по полю, растрепанная, раскрасневшаяся, в коротенькой юбочке… Должно быть, все ваши мальчишки были от тебя без ума.

— Я училась в школе для девочек, — ответила она.

Словно в экстазе, он зажмурил глаза и потряс головой:

— О, прекрати! Я сегодня ночью глаз не сомкну!

— Мы, кажется, говорили о тебе, — прервала его Эди. Вид Лукаса в притворном экстазе лишал ее самообладания и наводил на мысли, которым предаваться не стоило. По крайней мере, не здесь и не сейчас.

— Да, о том, что я всегда на шаг опережаю моду, — как ни в чем не бывало, подхватил Лукас.

Эди снова закатила глаза.

— Лукас, я тебя умоляю! В вопросах моды ты — просто ходячее бедствие! Не понимаю, как ты с таким вкусом — точнее, с таким отсутствием вкуса — дожил до двадцати пяти лет? Может быть, поэтому и миллионерши на тебя не клюют? — злорадно добавила она.

— Не надо, Эди, мне и без тебя тошно, — почти нежно попросил он.

— Повезло тебе, что я согласилась помочь сегодня вечером, — ласково продолжала она. Он расплылся в улыбке.

— Что я слышу? Эди, почему ты не сказала заранее? Я бы надел чистые носки!

— Ты же знаешь, я не об этом, — нахмурилась она.

— Я знаю только, что в голосе у тебя, когда ты говоришь о миллионершах, звучит что-то этакое… — Он выразительно поиграл палевыми бровями. — Может быть, ревность?

По позвоночнику ее побежали жаркие искорки.