Алиса Валдес-Родригес - Клуб грязных девчонок Страница 58

Мать, должно быть, тоже знала, но пока не обмолвилась ни словом. Я не представляла, как себя вести. Она старалась быть в курсе моих дел и ежедневно читала он-лайн бостонские газеты. Мать, видимо, не изменилась, но я не сомневалась, что разговор впереди. Хотя и не сейчас.

Наверное, я псих. Всегда так ждала весну, предвкушала, как буду гулять по Коммон, где множество бульваров. А теперь избегала общественных мест. Задергивала шторы. А потом спешила домой и пряталась. Мы с Селвин старались обрести равновесие: заказывали по Интернету напрокат DVD, ели микроволновый поп-корн из большой икеевской упаковки и красили друг другу ногти на полу, пока готовилось мясо. С тех пор как все произошло, у нее появились седые волосы, и Селвин глотала «Маалокс», словно воду. Она, как зеленый росток, погибает без солнечного света. Селвин не сетовала на появившиеся на дверях запоры или на исходящую из почтового ящика в колледже угрозу. Но я чувствовала, чувствовала: если ничего не изменится, я потеряю ее. «Надо было влюбляться в кинозвезду», – шутила Селвин. Но я понимала, что в ее словах была доля истины.

Печально известная занудством «Газетт» тоже внесла свою лепту в охоту на ведьм, поместив общественный рейтинг фиаско. Положение не спасла и передовица в защиту геев. Хорошо повела себя по отношению ко мне Лорен, написав в мою поддержку пару колонок. Она советовала читателям заниматься своими делами. Ни одна из подруг, кроме Сары, не отвернулась от меня. Да, люди иногда удивляют.

Шизики стали еще активнее после того, как о моей сексуальной ориентации рассказал по правохристианскому радио доктор. С этого момента против меня объявили крестовый поход по электронной почте. Шефу присылали письма типового образца из web-страницы. Присылали депеши на сайт национальной сети. На меня объявили охоту, меня ненавидели, требовали шестидесятиминутного интервью. (Но я ответила «нет».)

Мои коллеги не обсуждали все это, не спрашивали, как я себя чувствую. Делали вид, что ничего не происходит. Но им было со мной неловко. Я понимала это по тому, как они отводили взгляды в лифте. По тому, что мы оказались единственным информационным каналом в городе, который не вынес в заголовки проблему моей ориентации.

Как быть с сердцем в такие времена? В холоде и одиночестве ранних рассветов я полагалась на светлую улыбку Лорен. Беседа с ней помогала начать новый день. Мы ощущали солидарность, поскольку жили в темноте, и потому – как бы точнее выразиться, – что влачили существование вдали от солнца и, вглядываясь по утрам в звезды, старались не заснуть. Обычно мы говорили пять или десять минут. Немного. Но наша беседа стала символом. Утешением. Иногда она поила меня бесплатным кофе. Я больше не была желанной.

Когда утром я остановилась неподалеку от дома на светофоре, какой-то неопрятный, бледный, словно тесто, сосед, прожевав из кулака виноград (подумайте, как непотребно для столь деликатного фрукта), увидел меня и крикнул: «Какая жалость! Смазливая негритоска – и ничья. Тебе бы хорошего мужика – быстро пришла бы в чувство!» – и захихикал. Хихикал долго, как чокнутый. Мир вертится, и никуда не спрячешься. Неужели и вон тот человек, с которым я всегда здоровалась через забор, ухватил себя мясистыми пальцами за одно место и показал розовый язык?

Охваченная паникой, я добралась до работы – сердце неистово стучало в груди – и в подземном гараже боялась выходить из машины – сидела и освобождала память голосовой почты своего мобильника. Селвин считает, будто я преувеличиваю то, что она называет ограниченным неприятием моего лесбийства. Но я журналист. А она нет. Я тряслась – и вовсе не от холода. Меня пугал мир. Я пять лет сообщала новости. Родители душили детей. Мужчины мучили кошек. Одни делали рабами других. Я понимала, что мир в основном состоит из зла.

– Не зацикливайся на этом, – увещевала меня Сел-вин. – Так нельзя.

Я включила радио в машине и настроила на новостную волну в среднем диапазоне. Не прошло и десяти минут, как мне сообщили, что Лиз Круз – лесбиянка. Любимая тема дня. Я перевела регулятор на ток-шоу. Ведущий посмеивался и говорил: «Что творится с этими латинос, Джек? Если кто-то симпатичный, то обязательно нетрадиционной ориентации. Сначала Рикки Мартин, а теперь Лиз. Что касается Рикки, мне наплевать. Моя жена заглядывается на него. Так что пусть пялит всех мужиков подряд. Потрясающе. Но Лиз! Жена в восторге – мы квиты. Да, приятель, жизнь дала трещину! Жди теперь, когда сообщат, что Пенелопа Круз такая же. Придется вешаться!»

Я поспешила из машины к лифту.

Ни в гримерной, ни на летучке мне не сказали ни слова. Но я ощущала на себе косые взгляды. Люди больше не желали терпеть меня в своей среде. Наши рейтинги падали, но мне пока не указывали на дверь.

Я читала новости и крепилась как могла – строила из себя железную женщину. Приходилось держаться. Может, мне так ничего и не скажут? Наплюют на весь этот яд? Я очнусь от этого кошмара, и все будет как раньше? В новостях обо мне ничего не сказали.

Выпуск кончился, и я отправилась в гримерную снять грим. Но осталась в ярко-голубом пиджаке, жемчуге и джинсах. Джинсах – поскольку зрители не видят, что дикторы носят ниже пояса. Иногда я переодевалась в свитер или во что-нибудь другое, удобное. Но сегодня не хотела ощущать холодка студии. Не желала подставляться.

Ко мне постучал новостной директор Джон Ярдли, три раза явственно вздохнул и закрыл за собой дверь. Несмотря на утро, этот грузный человек в больших очках блестел от пота и от него пахло луком. Не представляю, что же такое он ел на завтрак.

– Вы в порядке? – спросил он, постукивая пальцами по ляжке. Джон всегда суетился, как воробей, но сегодня больше обычного. Я взяла себя в руки и кивнула. – Потому что мы все за вас беспокоимся, – добавил он.

Я продолжала снимать грим и лишь мельком взглянула на него в зеркало. Его глаза говорили, что он лжет. Джон впервые упомянул о чехарде вокруг меня, и она явно тревожила его.

– Хочу спросить вас напрямик. – Он чувствовал себя неудобно. – Отнеситесь нормально.

– Пожалуйста, – ответила я. Меня не обидело слово «нормально».

Джон выдавил из себя смешок.

– Это правда, Лиз?

Меня захлестнул гнев. Он струился подо мной. Бурлил вокруг. Как мне хотелось уплыть на его волне. Как мне нужна была сейчас Селвин. Она знала бы, что ответить. Много лет закалялась этим городом, этой жизнью, такой холодной. Холодом.

– Какое это имеет значение? – возмутилась я. Джон энергично затряс головой. Он смутился:

– Разумеется, никакого. Я ваш друг. Мы все ваши друзья. Я просто хотел сказать, что, если это правда, мы все на студии поддержим вас, будем за вас. А если вам хочется поговорить, я к вашим услугам.