Знаки внимания - Тамара Шатохина Страница 62

Поскольку мы собрались покупать шляпу, папа вел меня к магазинам, а я тихонько сопротивлялась. Посмотреть хотелось абсолютно все, может и прикупить что-то новенькое, но не начинать же с барахолки?

— Нос весь облезет, и солнечный удар получишь — оно тебе надо? И большие очки нужно купить — на пол лица, только такие по-настоящему защищают глаза от солнца, а не твои оттопыренные пиндюльки.

— Все время будем лазить по горам? — оглядывала я довольно круто спускающиеся к набережной улицы.

— Мы в самом центре, Катюш, здесь все рядом, много ходить не придется. Разве только в крепость — обойти по крепостной стене почти весь Старый город? Тут есть древняя крепость пятнадцатого века. Это сделаем обязательно, но туда лучше рано утром, а не по жаре. А вот сами пляжи… там, к сожалению, тесновато, но мы вдвоем с тобой сильно хитрые, так же?

— Мы очень хитрые, — довольно щурилась я, еще не понимая — о чем он, но доверяя на двести процентов.

В тот, самый первый день, мы истоптали все ноги. Потому что пришлось побывать на Зеленом продуктовом рынке, чтобы купить фрукты. А, кроме этого — в большом торговом центре и нескольких маленьких магазинчиках — из-за очков и шляпы. Фрукты папа покупал, не торгуясь.

— Тут не восточный базар, Катюша. Люди не перекупщики, а производители и твердо знают цену своему труду. Здесь торговаться бесполезно, но пробовать дают всегда и тут главное — не зацепиться языком. Поэтому быстро берем и уходим. Усекла?

Шляпа для меня нашлась просто изумительная по красоте и необыкновенно шла к длинному, молочного цвета сарафану — белая, легкая, с огромными, чуть волнистыми полями, затеняющими не только лицо, но и шею, а частично и плечи. Романтическая такая шляпа, украшенная шелковой лентой со скромным бантом — бабушке понравилась бы точно. К шляпе прикупили длинную и теплую шерстяную кофту, обернуться которой я могла два раза, а поджав ноги и сидя — спрятаться вся.

— Нужно, Катя, нужно — в горах вечером холодно, а ты ничего такого не взяла с собой, видел я твой багаж.

Потом мы устало присели на ветерке возле харчевни — прямо на улице под полосатым тентом и с видом на море. Оно лежало перед нами спокойное и тихое, не было ни волнения, ни сильного ветра. Катера и яхты стремительно рассекали водную гладь или тихо скользили по ней, и до нас слабо доносился удаленный звук мощных катерных моторов. Папа опять заказал еду на свой вкус.

— Порции тут рассчитаны на здорового мужика, так что я возьму тебе половинку.

— Я хочу всю, — пожирала я глазами огромные плоские котлеты и овощи, поджаривающиеся тут же на гриле — аромат готовящейся еды просто убивал наповал.

— Катя, — строго сказал папа, — у тебя жор, гони его от себя.

— Зачем? — лениво и с удовольствием отвечала я, — жор хороший, он меня кормит.

В раннем детстве был у нас такой разговор, и он его помнил. В результате мою плескавицу, как называлась эта котлета, доедал папа, а я сыто отвалилась в легком кресле.

— С едой тут полный порядок, люди приветливые, языкового барьера практически нет — почти все понимают русский, красота сумасшедшая, море…

— … холодное, — продолжил папа, — в смысле — освежающее, не такое, как в Египте, например.

На море нам просто не хватило сил. Под вечер мы возвращались домой — уставшие и разомлевшие от жары. Папа нес пакет самых разных фруктов, а я — так и не понадобившиеся пляжные вещи и новую кофту, даже смотреть на которую было жарко. На носу у меня красовались новые очки, на голове — романтическая шляпа, а на ужин (если вдруг захочется), папа купил горячую лепешку и местный жидкий сыр в коробочке, похожий на густые сливки — в него лепешку полагалось макать.

— Вряд ли в нас влезет еще что-то, но вдруг твой жор не дремлет? А не хватит лепешки, тогда можно просто выйти на улицу — тут на каждом шагу кафе. Только сегодня я тебе не собутыльник — почти не спал ночь.

Мы свернули в улочку, и меня опять накрыло совершенно непередаваемое ощущение инакости местной жизни — традиций, архитектуры, быта, привычек… Теплого оттенка, нагретый солнцем за день, камень стен продолжался на мостовой. Ширина улочки точно не позволила бы проехать автомобилю, но три человека расходились свободно. От здания к зданию над улочкой кое-где протягивались балкончики, уставленные цветущими растениями, и мы проходили под ними. Таких улочек в старом городе было много и почти на каждом их перекрестии находились небольшие кафешки, в которых еда готовилась внутри здания, а столики стояли на улице.

— Сейчас еще жарковато — камень отдает тепло. Но вечером и ночью здесь будет не протолкнуться, — работал гидом папа, — у каждого хозяина есть свое коронное блюдо, свой необычный рецепт. И мы с тобой обязательно посидим где-нибудь тут, только не сейчас — меня рубит конкретно, Катюш.

Я соглашалась, потому что тоже устала — и от впечатлений, а их была куча, и в самолете я поспала от силы час-два. А сейчас шла, по ощущениям, по сказочному экзотичному миру — новому для меня, яркому и праздничному, так не похожему на привычный, в первую очередь — своим настроением.

В темноватом, прохладном по сравнению с улицей холле, тихо гудел кондиционер, а за стойкой рессепшена сидел пожилой мужчина и читал газету. Увидев нас, коротко кивнул, не вставая и скупо улыбнулся:

— То и е твоя черка, Николае?

— Да, Душан, моя дочка — Катерина, — подмигнул мне папа.

— Мария же очистила од тебе и перестлала да спава. Добра ноч.

— Его дочка Мария — горничная, она убрала у нас и перестелила обе постели, — перевел папа, — Добра ноч, Душан.

Мы поднимались по лестнице, а я мучилась подозрениями — уж не эта ли горничная и есть папина женщина? Отношения этого мужчины с папой показались мне очень близкими, почти родственными — без заискивания перед работодателем и всякого расшаркивания. Хотя папа уже упоминал о такой особенности поведения местных жителей. Но позже оказалось, что я ошибалась и Мария была ни при чем.

После душа и туалета, где действительно — оказалось очень чисто, папа завалился на застеленную новым постельным бельем длинную софу, указав мне на кровать:

— Падай, а хочешь — выйди и посиди на балконе, там все сейчас, познакомишься заодно. Кирилл с семьей живет