Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 1 Страница 64

На второе лето, которое я провел в Бар-Харборе, я, наконец, собрался с силами попросить у Пола совета. Но когда я признался, что не могу осмелиться сказать отцу, что не хочу быть банкиром, Пол сказал откровенно: «Если ты на самом деле ненавидишь эту идею, ты должен сказать ему об этом».

Я не мог удержаться от вопроса, так ли уж проста ситуация, но Пол сказал мне вполне определенно, что мне нужно поладить с отцом. Он спросил: «Ты честолюбив, правда?» и я ответил: «Да». Тогда он сказал: «Не хочешь ли ты провести ночь перед сорокалетием, думая о том, как успешно ты удвоил состояние отца?» и я сказал: «Да, хочу, но разве не должно быть в жизни еще что-то, кроме успеха?»

Он просто рассмеялся, похлопал меня по плечу, словно я невинное дитя, и проникновенно сказал: «Ради Бога, иди в банк, или ты проведешь остаток жизни, сожалея о потерянных возможностях! — и добавил: — Ты пока еще в романтическом возрасте, но когда станешь старше, то увидишь более ясно, что идеалы есть не что иное, как камень на шее человека. Моралисты могут осуждать житейский успех, но правда заключается в том, что люди так тщеславны и так мелочны, что считают успех единственным, за чем стоит гнаться. Если ты хочешь преуспеть в жизни, Джейк, ты не должен напрасно тратить время, стараясь разобраться в том, как должна быть устроена жизнь, ты должен сосредоточиться на изучении того, как управляться с жизнью, с такой, как она есть на самом деле».

Итак, я поступил работать в банк и удвоил состояние отца, но в ночь перед сорокалетием у меня не было тех счастливых самодовольных мыслей. Я пригласил жену пообедать и пытался сделать вид, что хочу ей сказать что-то, а затем, когда, наконец, избавился от нее, пошел к женщине, которую содержал, — нет, не здесь, это закончилось на Вест-Сайде — и напился, а когда проснулся на следующее утро с похмелья, все, о чем я мог думать, — это размышлять над тем, что произошло бы, если бы я не спасовал перед моим отцом, а также что произошло бы, если бы я не послушался Пола Ван Зейла.

Моя тайная мечта не имела ничего общего с тем, как зарабатывать деньги с большим размахом, и, по правде говоря, с романтическим представлением о служении людям. Мне хотелось заниматься несколькими вещами: я хотел быть владельцем гостиницы, разумеется, большой! Пятизвездной и указанной во всех лучших справочниках! Я хотел быть владельцем гостиницы в Баварии. Но мне не довелось. Боже, этот зверь Гитлер! Я не могу описать, что я почувствовал, когда вернулся в Германию в 1945 году и увидел, куда нацисты завели страну…

Я был одним из переводчиков, когда начались допросы военных преступников. Я бы не перенес этого, но когда делал пересадку, уже на обратном пути, я оказался в Мюнхене, как раз в то самое время, когда союзники вели работы по разборке Дахау. Зрелище, которое я увидел, об этом нельзя даже говорить, но говорить надо, потому что этого не следует забывать… В конце концов я собрался уехать домой, бежать от всех этих руин — да, это были руины, вида которых я не мог вынести, руины и солдаты, расхаживающие с важным видом и жующие жвачку, — все это такой кошмар, как будто у тебя на глазах произошло коллективное надругательство над Германией, и все — нацисты, союзники и все остальные, — принесли ей только опустошение, только разрушали и зверствовали. А Германия была изумительна, прекрасна. Я никогда не забуду, как перед войной я очень хотел там жить.

Моя жена никогда не чувствовала себя спокойно в Германии, хотя она немецкого происхождения, как и я. Она не хотела говорить по-немецки и делала вид, что забыла немецкий язык. Я не могу понять, почему я женился на ней. Нет, это неправда. Я знаю. Я встречался с этой милой девушкой, мне было двадцать пять, и я полагал, что отец решил довольно долго смотреть на все сквозь пальцы. Он сказал, что было бы неплохо, если бы я время от времени виделся с Эми. Он сказал это между прочим, но приказ я ни с чем перепутать не мог. Эми принадлежала к нашему обществу, ей было девятнадцать, воспитывалась, как и мои сестры, но была красивее моих сестер. Сначала я думал, что она умна. Боже, какая ужасная ошибка жениться, когда ты лишь влюблен…

Я люблю своих детей и все сделаю, чтобы защитить их, но я совсем не знаю, о чем с ними говорить, когда мы вместе. Я вижу их очень редко — слишком занят в банке — и понимаю теперь, что возникла точно такая ситуация, которой я хотел избежать, когда мне было восемнадцать, — весь цикл повторяется снова, но я теперь оказался в положении моего отца. Я ни в коем случае не хотел, чтобы моя жизнь стала повторением жизни моего отца. Но это случилось, и сейчас ничего с этим не поделаешь, за исключением, быть может, того, чтобы не встать на пути моего сына, если он решит, что его не привлекает то будущее, которое я планирую за него, хотя сознаю, что следовало бы воздержаться от этого.

Однако, если Дэвид взбунтуется и решит не работать в банке, понятно, это будет концом Рейшманов, и меня это не может не печалить. Семья Рейшманов также угаснет. Демография не в состоянии объяснить, почему семьи возрождаются и почему приходят в упадок, но, разумеется, это частично обусловлено биологически. Мой прадед приехал в Америку с тремя братьями, и с тех пор за три поколения в их потомстве насчитывается двадцать один мужчина, кроме Дэвида, и в его поколении остается еще один Рейшман мужского пола. Если Дэвид не будет работать в банке, я вступлю в объединение, чтобы сохранить имя, и уйду в отставку как председатель правления, но это, по-видимому, не поможет остановить закат семейной традиции. Возможно, к этому времени мы даже не будем жить на Пятой авеню, спекулянты недвижимостью только и думают, как бы прибрать к рукам как можно больше частных домов, чтобы построить супермаркеты и многоквартирные дома. Как заметил Теннисон, старые порядки меняются и дают дорогу новым.

Но мне не нравится этот новый порядок. По-видимому, он делает мой порядок устаревшим и бессмысленным. Но что я могу поделать? Я думаю, то, что делал всегда: жить беззаботно и делать вид, что мне на все наплевать. Однако это не так. Я очень тревожусь. Я живу в семейном доме, зная, что дни его сочтены; я работаю в семейной фирме, зная также, что она, возможно, перестанет существовать; я живу с женщиной, которую не любил, ради детей, с которыми не могу поговорить и вижу их лишь изредка; я менял любовниц одну за другой, но сама мысль о любви удалялась от меня все дальше. И что все это значит? В чем состоит смысл? Я полагаю, что смысл состоит в том, что нет никакого смысла. Не так давно я пытался говорить об этом с Нейлом, но он отказался обсуждать серьезно этот вопрос. Возможно, я испугал его тем, что поднял проблемы, которыми он сам пока не в силах заниматься, но когда-нибудь столкнется с ними, когда-нибудь он должен будет сказать себе: «Какого черта я делаю, и что все это означает?», и тогда мне хотелось бы узнать, какой он найдет ответ и чем он себя утешит.