Алиса Валдес-Родригес - Клуб грязных девчонок Страница 68

Я плакала. Господи, он меня все-таки вынудил разреветься.

– Твоя минута закончилась, – объявила я.

– Моя минута только началась, – возразил Хуан. – Выслушай меня, Нейви. Или я, или они. Тебе не удастся иметь все. Я больше не намерен терпеть что-либо вроде нашего римского приключения. Я готов умереть за тебя – это правда. Нам почти тридцать. Я хочу иметь от тебя детей, хочу провести с тобой остаток жизни, вернуться с тобой в Пуэрто-Рико. Выбирай: я или они? Они или я? Слово за тобой. Даю тебе пять минут, а потом ухожу. И вернусь либо с обручальным кольцом, либо не вернусь никогда.

– Ты делаешь мне предложение?

– Вроде того.

– Вроде того?

– Делаю. Прекрасно понимаю, что не способен подарить тебе такое кольцо, как ты хочешь, и подарю тебе на свадьбу такое, за которое ты меня осмеешь. Я все это знаю. И тем не менее прошу твоей руки. Видишь, я становлюсь на колени рядом с этим уродцем-столиком, который ты считаешь таким красивым. И рядом со столиком, от которого меня воротит, делаю тебе предложение. Уснейвис Ривера, выходи за меня замуж. Выходи замуж за симпатичного, честного, скромно одетого человека, который никогда не обманет тебя и никогда не станет тебе лгать. Я буду хорошим отцом, сделаю для нас все, что могу. И буду любить тебя вечно, как любил последние десять лет. Что скажешь, Нейви? Выйдешь за меня? Прекрати выдрючиваться – соглашайся.

– Ты говорил лишние пять минут.

– Вот что я сейчас сделаю, – сказал Хуан. – Поднимусь и починю твою идиотскую течь в ванной. Потому что это бесконечное кап-кап – такое же навязчивое, как твое новое красное меховое пальто. Где оно? Здесь, в шкафу?

Я поднялась, чтобы не позволить ему открыть шкаф.

– Нет уж, сиди, – рассмеялся Хуан. – Я люблю тебя, глупая. Знаю, ты даже не оторвала ярлык. Печально. Моя одежда достойна презрения. Тебе не по нраву моя куртка и дешевые ботинки, но за них по крайней мере уплачено сполна. Теперь я поднимусь наверх, а когда вернусь, ты дашь мне ответ. О'кей? Я пошел. Привет.

Я смотрела кино и плакала. Плакала целых пять минут, пока Хуан не вернулся.

– Ну как? – Капли больше не стучали – Хуан ликвидировал течь.

– Без кольца предложение не настоящее.

– Отлично. – Он поднял руку, как полицейский, намеревающийся утихомирить толпу. – Оставайся на месте. – Вышел и вскоре вернулся с кухни с витым крендельком. – Пока довольно и этого. – Хуан мял его, ронял и снова подбирал. – Ведь какое бы кольцо я ни подарил, ты все равно будешь разочарована. Поэтому прими вот это и поверь: дело не в кольце. Важны сами мужчина и женщина, их любовь и то, что, даже утратив кольца, они вечно останутся преданы друг другу. Ты понимаешь это, Нейви? Возьми чертово кольцо. Я слушаю ответ.

– Мура, а не кольцо, – ответила я.

Хуан рассмеялся. Воздел над головой руки и закричал во всю силу легких:

– Я люблю тебя, женщина! Неужели этого недостаточно?

Я обдумала его вопрос. Знала, что ответ придется ему не по душе.

– Нет. Недостаточно.

Хуан сник. Закрыл лицо руками. А когда снова посмотрел на меня, в его глазах стояли слезы. На щеках чернели пятна от водопроводных труб. Он повернулся к двери:

– Ты сделала выбор. Теперь очередь за мной.

И ушел.

Да, mi'ja, никак не ожидала, что он так поступит.

КВИКЭТЛ

Апрельский День дураков – самый жестокий праздник в нашем культурном словаре. Когда еще мы с таким ликованием перечеркиваем надежды окружающих нас людей? Обычно я избегаю разговаривать со знакомыми в День дураков. Но на этот раз мне пришлось позвонить своей приятельнице Квикэтл. Помните такую? Рок-музыкантша, которую раньше знали как Эмбер. Вчера, в День дураков, мне попался на глаза «Биллборд»[159], точнее, мое внимание на него обратил человек, пишущий в «Газетт» на музыкальные темы. На обложке красовалась она – Квикэтл. Статья прогнозировала продажи ее альбома, выходящего в свет. Они обещали превзойти все мыслимые ожидания. А пара заслуженных рок-критиков восхваляли Квикэтл как очередное заметное явление в американской поп-культуре. Я не могла поверить в это и позвонила ей. Квикэтл убедила меня, что это не первоапрельский розыгрыш, и я чуть не задохнулась от радости. И зависти. Урок нам всем: нужно бороться до конца.

Мы с Гато просматривали «Биллборд». Он открывался латиноамериканскими рейтингами. И там номером один за сингл и за альбом стояла я – Квикэтл. Я пролистала журнал дальше, где приводилась сотня самых горячих хитов по стране, и снова наткнулась на себя. На 32-м месте по системе выборочного голосования. И это среди всех американских альбомов, на английском и на испанском. Я пригубила чай, посмотрела на Гато, и мы расцеловались.

– Ты сумела. Ты своего добилась. – Его голос звучал невыразительно. Совсем не так, как обычно. Глаза остановились на гитарном чехле в углу. Руки повисли.

– Что я такое сумела? – Я взяла Гато за подбородок и повернула к себе. Его лицо обратилось ко мне, но взгляд скользнул мимо. Но он по-прежнему глядел не на меня, а на стену за моей спиной.

– Стала номером один. – Его лоб горестно наморщился. Отчего он так расстраивается?

– Гато, – позвала я. Он высвободился из моих рук. – Гато, посмотри на меня.

Он встал, вздохнул и пошел к своему инструменту.

– В чем дело? – спросила я. – Почему ты так себя ведешь?

Гато вынул из чехла гитару, прошелся к двери, вернулся обратно.

– Не знаю.

– Чего не знаешь?

Наконец он перестал метаться, и наши глаза встретились. Я заметила, что его глаза покраснели. Большую часть ночи Гато провел без сна – ворочался, постанывал или впадал в дрему на грани своих обычных кошмаров, о которых никогда не рассказывал.

– Не знаю нас, – ответил он, снова вздохнул и скрестил руки на груди. До нынешнего дня с «нами» не было никаких проблем. Никогда. Гато сгорбился, и я поняла, что с тех пор, как ко мне пришел успех, его плечи поникли, грудь впала и давила на сердце. Он оказался недостаточно сильным, чтобы перенести то, что случилось со мной. Стал маленьким, а маленьким быть не хотел.

– Ничего не изменилось, Гато. – Я старалась, чтобы мой голос прозвучал мягко и совсем не настойчиво. Любому мужчине трудно перенести такое. А мексиканцу – тем более. Я встала и подошла к нему. Он снова отстранился – раздвинул висящие бусины с нарисованным образом Пресвятой Девы Гваделупской и сел в столовой на грубый, ручной росписи стул. На столе стояла оставшаяся от его завтрака чашка холодного травяного чая. Я последовала за ним и повторила свои слова. Захотела, как верная гейша, растереть ему плечи. Но в висящем напротив зеркале в чеканной жестяной раме заметила, какая я высокая. Слишком высокая. И ссутулилась, стала маленькой. Готова была на все, что угодно. Поцеловала Гато в макушку, как любящая мать. Что-то во мне сопротивлялось тому, что я делала. Я хотела остаться наедине с гитарой.