Вера Кауи - Наследницы Страница 8

— Как любезно… — пробормотала Катрин.

И так удобно. В ее распоряжение отдали огромную, роскошно обставленную комнату, а также слуг, которые должны были обслуживать только Катрин. У Доминик с Блэзом был собственный пентхаус в Чандлер-тауэрс, где было достаточно места, но Доминик намекнула, что ее матери будет удобней в не столь современном помещении.

Что она имела в виду — неизвестно. По мнению Блэза, Доминик относилась к матери с плохо скрываемым презрением. Блэз же по-своему любил ее, как любят милого несмышленого ребенка. Блэз часто недоумевал, что Чарльз нашел в своей жене. Казалось, ей всегда нечего сказать.

Возможно, именно поэтому с ней было спокойно. И она на удивление обожала своего мужа, и ее удовольствие — ее счастье — заключалось в том, чтобы был счастлив он.

Однако она не менее решительно очертила границы собственного неудовольствия, и то, что в ее присутствии нельзя было упоминать о «Деспардс», было добровольной жертвой Чарльза.

Теперь, глядя на ее поразительно спокойное лицо, Блэз вспоминал слова Агаты: «В нем была вся ее жизнь… остается слишком большая рана, и ты истекаешь кровью». Что было в ее жизни, кроме мужа? Разве что вышивание, с которым она не расставалась. И теперь оно лежало рядом, выглядывая из сумочки для рукоделия, которую она повсюду носила с собой. Она никогда не читала книг, хотя обожала разглядывать модные журналы, она не любила театр, хотя, оказываясь в Америке, каждый день смотрела по телевизору мыльные оперы. На званых обедах она была очаровательной, великолепно одетой хозяйкой, восполняющей недостаток слов лучезарной улыбкой Она была из тех женщин, которые растворяются в своем муже, сияя его отраженным светом.

Чей свет она станет отражать теперь?

Катрин протянула руку к сумочке с рукоделием. Перехватив взгляд Блэза, она сказала с милой гримаской, напомнившей ему Доминик:

— Привычка… Это успокаивает. Всегда успокаивало, когда мне было плохо… И я продолжала вышивать, когда мне стало хорошо… — Она казалась убитой горем. — Я вышивала домашние тапочки для Чарльза… — добавила она с потерянным выражением лица. — Он ушел от меня так внезапно. Он сел на постели… — Она вздрогнула. — Он не мог говорить, но он пытался. Я видела в его глазах… такое отчаяние… Его губы двигались, и чтоб его услышать, я приложила ухо. «Кэт, — сказал он, пытаясь произнести мое имя, — моя маленькая Кэт» А потом его не стало…

Блэз слышал этот рассказ несколько раз. Это было первое, что она сообщила ему, когда он приехал в больницу. Она повторяла эту историю, гордясь тем, что даже на краю могилы ее муж думал о ней. Блэз кивнул головой, улыбнулся, произнес сочувственные слова, ласково похлопал ее по руке. В Катрин было что-то такое, что заставляло мужчин опекать ее.

Он отвез тещу на 84-ю улицу и сдал ее на руки горничной, пожилой француженке. Потом, вместо того чтобы направиться к Чандлер-билдинг, он приказал шоферу ехать в «Деспардс». Он вылетит в Лондон одним из реактивных самолетов, которые всегда дежурят в аэропорту.

У него был заказан билет на «боинг-737», потому что он хотел поговорить с группой администраторов из «Деспардс», которые летели этим же рейсом. Он успеет поговорить с ними позже. Он не может пропустить эту ночь.

Когда он проскользнул в зал, аукцион подходил к концу. Публика находилась в состоянии эйфории Доминик по-прежнему стояла на возвышении, но атмосфера утратила свой накал: последняя крупная вещь только что ушла за астрономические деньги к Колчеву.

— Ну и вечер, Блэз! — воскликнула одна из его знакомых дам, схватив за руку. — Доминик держалась бесподобно! Она всех потрясла!

— Превосходная работа, дружище, — знакомый англичанин похлопал Блэза по плечу, словно тот факт, что Доминик его жена, давал ему право разделить успех.

Когда Блэз пробирался вперед, Доминик, увидев его, торжествующе улыбнулась. Она вывела «Деспардс» на первые полосы. Блэз заметил в зале журналистов и телекамеры. Завтра репортажи об этом аукционе появятся во всех новостях, а возможно, ему будет посвящена отдельная передача. Вокруг было столько знаменитостей, что одних интервью хватило бы на неделю.

Возбужденная публика ринулась к Доминик, увлекая за собой Блэза. Он видел, как ее обступила почти обезумевшая толпа, и, пустив в ход мускулы, стал проталкиваться вперед, боясь, как бы ее не задавили, однако она не проявляла никаких признаков страха — она шла вперед со спокойной уверенностью победительницы. Ее сверкающие глаза прокладывали ей путь.

«Ну как? — словно выспрашивали они. — Кто оказался прав? Разве я не достойна стать президентом и исполнительным директором „Деспард и Ко“?»

Доминик протянула руки, Блэз поднес их к своим губам. Зал разразился аплодисментами.

— Это я пожелала тебе удачи, помнишь? — подлетела блондинка с роскошными бриллиантами. — Так и получилось. Дорогая, ты была великолепна!

Люди столпились вокруг, раздавались поздравления, но Доминик повернула голову в ту сторону, где все еще сидели двое русских: Колчев и Добренин, и, поработав плечами, Блэз ухитрился проложить в толпе проход, чтобы его жена могла спуститься с возвышения и подойти к главным покупателям. Затем, отойдя в сторону — он чувствовал, что русские заслужили право побыть с Доминик наедине, — Блэз услыхал, что они говорят по-французски.

Добренин покинул зал первым. Он встал, позволил своему секретарю, молодому человеку внушительных размеров, накинуть ему на плечи пальто, взял в руки трость — в его коллекции их было несколько сотен, а у сегодняшней набалдашник был сделан из огромного топаза, — и прошел мимо своего соперника, глядя на него как на пустое место. Пока он шел к выходу — он никогда не оставался на банкет после аукциона, — его провожали аплодисментами. Бурные аплодисменты достались и Колчеву, когда он направился к маленькому столику, где для него были приготовлены дюжина чесапикских устриц, бутылка «Дон Периньон 47» и свежезажаренная дичь. После удачного аукциона он всегда много ел и пил. Тех, кто подходил его поздравить, он никогда не угощал. Колчев придерживался мнения, что аукционный дом предлагает присутствующим достаточно еды и питья и нечего зариться на чужое.

Пока Колчев пробирался к своему столику, рядом с которым стояло его любимое клубное кресло, стулья с позолотой вынесли, а из стенных шкафов, спрятанных за зеркалами, вынули удобные стулья и диванчики. Оркестр заиграл джаз — перед аукционом квинтет играл Шуберта, — люстры ярко вспыхнули. В зал вкатили тележки, заставленные различными блюдами. Там были крохотные горячие волованы с вкуснейшей начинкой, сочные маленькие сандвичи для женщин и большие, с непрожаренной говядиной, для мужчин, черешки сельдерея, перепелиные яйца, икра, устрицы, холодная дичь и марочное шампанское.