Игорь Матвеев - Пепел сгоревшей любви Страница 9

— Знаешь, Света, не мудри. Обратись в милицию…

Саша

Потом действительно была сложная и многочасовая операция под общим наркозом, после которого я отходил долго и мучительно — блевал на серый пододеяльник. Результатов ее мне не сообщили, но ухаживающая за мной сестра-арабка в ответ на мой вопросительный взгляд неизменно улыбалась и с профессиональным оптимизмом говорила «о'кей». Не исключено, что это было единственное английское слово, которое она знала.

Я потерял счет времени, дни и ночи слились в один бесконечный черно-белый коридор, которым я шел — куда? Снова и снова я спрашивал себя: чего ты добился, поехав в Ирак? Искал смерти — а нашел несколько тяжелых ранений, из которых самым неприятным казалось мне почему-то самое легкое — в кисть руки: я понимал, что даже после того, как раздробленные кости срастутся, я уже вряд ли смогу взять хоть один аккорд на гитаре.

Но, видимо, операция и вправду прошла неплохо, потому что вскоре мне стало намного лучше, и черно-белый коридор окончился: меня стали готовить к отправке в Россию — вместе с несколькими другими пациентами российского и украинского происхождения, раненными в ходе непрерывных операций иракских повстанцев. В двадцатых числах августа нас отправили спецрейсом в Москву.

Последним, что я увидел на иракской земле, было ослепительно-синее безоблачное небо, которое я созерцал из-под бинтов одним глазом, пока санитары несли меня на носилках к эмчеэсовскому самолету.

Столица встретила нас моросящим дождем — и полудюжиной телерепортеров, не нашедших в мертвый летний сезон более достойных новостей. «Вам бы туда, ребята, вот тогда ваши репортажи вышли бы и правда незабываемыми!» — с сарказмом подумал я. Одному из журналюг удалось как-то прорваться прямо на взлетную полосу, и я, скосив глаз, видел, как он мечется с диктофоном между ожидавшими раненых санитарными машинами. Меньше всего мне хотелось появиться на голубом экране кого-нибудь из своих знакомых в таком жалком виде, и я мысленно взмолился, чтобы этот вурдалак телеэфира обошел меня своим вниманием: для таких чем страшнее изуродован пациент, тем выигрышнее картинка. К счастью, он нашел себе другую жертву.

Знаете, что поразило меня больше всего, когда я очутился в московской больнице? Палата! Огромная, светлая, с высоким потолком, с голубыми шторами на окне. Нет, до сих пор я сам не испытывал на себе прелести родной медицины, но срабатывал стереотип не раз виденного по телевизору: койки, выставленные прямо в коридор, палаты с втиснутыми в них десятками больных, мятые одеяла, страждущие глаза пациентов.

А здесь я оказался один в большом помещении, рассчитанном не более чем на двоих — судя по пустой, аккуратно застеленной кровати у противоположной стены. В углу палаты на тумбочке возвышался внушительных размеров телевизор «Самсунг», на столике у большого окна стояла ваза с цветами. На тумбочке рядом с моей кроватью лежали пачка свежих российских газет и телевизионный пульт. На стене над кроватью висел телефонный аппарат.

— Это частная клиника? — спросил я у доктора, появившегося часов в девять утра в сопровождении медсестры.

— Я бы не сказал, — неопределенно ответил тот.

— Тогда что же?

— НИИ хирургии и травматологии.

— А почему отдельная палата?

— Вы против? — насмешливо поинтересовался он.

… В тот день мне сменили постельное белье, повесили чистое полотенце, провели в палате внеочередную влажную уборку.

— Не иначе, моим здоровьем решил поинтересоваться Путин? — шутливо спросил я у сестры.

Девушка лишь загадочно улыбнулась.

Но российский президент почему-то не приехал. Зато около двенадцати часов дня в палату вошел седовласый господин лет шестидесяти в безукоризненном сером костюме. Он поразительно напоминал состарившегося Джона Хэкетта, и я сразу понял, что это его отец. За ним в комнату вошел молодой мужчина.

Хэкетт чуть поддернул брюки и опустился на стул, услужливо подвинутый его сопровождающим к моей койке. Не сел, а именно опустился — настолько веско и внушительно выглядело это простое действие. Прокашлялся, что-то тихо сказал.

— Господин Стивен Хэкетт занимается компьютерным бизнесом. Возможно, слышали — «Эс-Эйч электроникс»? — перевел молодой мужчина и пояснил: — Я — Берт Хиггинс, личный секретарь и переводчик господина Хэкетта.

— Очень приятно. Александр Лемешонок.

— Джон передает вам привет. Он сейчас у матери в Балтиморе.

— Спасибо, — поблагодарил я и почему-то подумал: «Интересно, вставил ли он себе зубы?»

Какое-то время Хэкетт молчал, видимо, собираясь с мыслями.

— Вы спасли моего единственного сына, — проговорил он наконец.

«Ну что ж, раз они все об этом говорят, так оно, видно, и есть», — решил я. Теперь я начал догадываться, кому обязан такой роскошной палатой.

— Знаете, у нас долго не было детей, — продолжал гость. — К каким только специалистам ни обращались я и моя супруга! Ничего не помогало. С ней все в порядке, со мной тоже — а детей нет! Потом вдруг — раз, в один прекрасный день, она обнаруживает, что забеременела! Когда ей было уже тридцать пять, представляете? Поневоле поверишь в Господа Бога!

Он вдруг виновато улыбнулся.

— Простите, мне следовало сначала спросить о том, как вы себя чувствуете…

Чтобы не огорчать его, я заверил, что мне значительно лучше. Господин Хэкетт удовлетворенно кивнул.

— Я говорил с врачами. Вам придется полежать еще некоторое время. Я так понял, вы не из Москвы?

— Не только не из Москвы, но даже не из России, — сообщил я. — Из Белоруссии — если вы, конечно, слышали о нашей республике.

Он кивнул.

— Слышал. От Джорджа Сороса. Ему приходилось бывать в вашей республике.

— Это который миллионер, что ли?

Хэкетт снисходительно усмехнулся.

— Он бы, наверное, обиделся, если бы услышал, как вы его обозвали. Миллиардер.

«Сорос! Во, блин, с какими людьми водит дружбу Хэкетт-старший! И какого черта понесло его сына в этот Ирак?! Может, его тоже бросила любимая женщина?»

— Знаете, мистер Алекс, — словно догадавшись, о чем я думаю, вновь заговорил Стивен. — Это, наверное, у Джона мои гены. В шестьдесят седьмом я сбежал из дому, поселился в колонии хиппи в Сан-Франциско. Наркотики, музыка, свободная любовь… и так полтора года. Наверное, я так и умер бы там где-нибудь от передозировки, как многие мои приятели. Меня вытащил отец, разыскал на Хейт-Эшбери — это, знаете, район, где впервые поселились «дети-цветы»[5]. Как видите, история повторяется: тогда чуть не погиб я, сейчас — мой сын. Эх, скольких проблем можно было бы избежать в этой жизни, если бы только дети слушались своих родителей! — вздохнул он.