Еще одна чашка кофе (СИ) - Лунина Алиса Страница 92

Музыки для тебя тоже больше нет — она закончилась в день, когда ты узнала о смерти родителей. Первое время Танина душа кричала, билась, а потом онемела на долгие годы.

Вскоре после войны к Тане пришел паренек, почти мальчишка, Василий Белкин, и рассказал, что он воевал под Ленинградом вместе с ее отцом («дядя Коля был мне вместо бати!»). От Васи Таня узнала подробности героической смерти отца, погибшего в феврале сорок второго года. Василий также рассказал Тане, что незадолго до смерти, в начале февраля, Николай еще раз побывал в Ленинграде (его командировали в город с заданием, на одну ночь), но жену он уже не застал.

С Васиных слов, «дядя Коля отчаянно горевал о смерти жены» и хотел написать письмо дочери, чтобы сообщить ей что-то важное, однако, видимо, так и не успел. Во всяком случае, до Тани это письмо не дошло, и о смерти мамы, а позже о смерти отца она узнала уже от чужих людей. Но если письмо отца она по каким-то причинам не получила, то письмо матери, написанное Ксенией в январе сорок второго года, оказавшееся во всех смыслах прощальным, черной птицей прилетело к Тане весной сорок третьего.

В этом письме, помимо трогательных, на разрыв души, слов и материнских напутствий, Ксения просила Таню позаботиться о некой Верочке, дочери ее давней знакомой Таты Щербатовой. Ксения написала, что Тата отправила маленькую дочь в эвакуацию на Урал и перед смертью, заставила Ксению поклясться, что та разыщет девочку. Ксения просила Таню, по возможности, отследить судьбу Веры Щербатовой.

Таня нашла семилетнюю Веру на Урале, в одном из детских домов.

Верочка — огромные испуганные глаза в половину бледного лица, не ребенка, а много повидавшего и уставшего от жизни человека. Как и Таня, Вера теперь была сирота, все ее родные погибли.

Таня обняла Веру: «Давай держаться вместе. Поедешь со мной?»

Вера уставилась на Таню — тоже решающий момент — и решила свою судьбу. Поеду.

Таня удочерила ребенка, и они с Верой вернулись в Ленинград. Жили вдвоем — кроме них, ни из Щербатовых, ни из Свешниковых, никого не осталось.

В надежде на то, что, может быть, остался кто-то из Ларичевых, Таня попыталась найти родных по материнской линии. Она помнила, как в детстве однажды нашла на даче в Павловске старый блокнот с рисунками, на одном из которых были изображены две девочки, сидящие на крыльце дома. Над домом, над лесом, над девочками крутились золотые вихри, а внизу рисунка детскими, нестройными буквами, с ошибками, было написано: «Оля, Ксюта, и солничный ветир». Таня понесла рисунок маме, а та почему-то заплакала. Вот так Таня узнала, что есть у нее какая-то тетя Оля, которая живет далеко, и что если заговорить о ней при родителях, папа нахмурится, а у мамы будет очень грустное лицо. После войны Таня пыталась узнать что-нибудь об этой своей родственнице, да так и не смогла.

Вся их семья была — Таня и Вера. Можно сказать, что они-то друг друга и вытянули. Спасая Веру, Таня спаслась сама; cпастись вообще можно только так — спасая другого (санинструктор Татьяна Свешникова, вытащившая на фронте с поля боя не одного солдата, это знала).

На долгие годы, да что там — навсегда! — Вера стала ее утешением.

По вечерам, возвращаясь с работы, Таня поднимала глаза и видела в окне дочь, которая ждала ее, простаивая у окна. Увидев своего большеглазого хрупкого ангела, Таня через три ступеньки бежала вверх: «Верочка, ну как ты здесь, ты не голодная?»

В первый послевоенный год Вера пошла в первый класс, а Таня — учиться в медицинский институт (стать врачом она решила сразу после фронта).

Однажды бывшая Танина преподаватель из консерватории, посетовала Тане на то, что та оставила музыку. «А ведь ты могла стать большим музыкантом!» Таня в ответ пожала плечами — может, и могла, да вот не стала. Моя музыка закончилась, так бывает. Да и фортепиано у них с Верой долгое время не было, для таких кочевников, как Таня с дочерью, инструмент был непозволительной роскошью.

Мысли о том, чтобы уехать из Ленинграда, стали возникать у нее незадолго до окончания института. Жить в городе, где все напоминало о прошлом и о трагических потерях, было трудно; вот здесь школа, в которую ты ходила (половина твоего класса погибла в войну), вот консерватория, которую ты так и не закончила, в этом саду вы когда-то гуляли с Олегом.

«Без Ленинграда не могу, но и в нем не могу!» — как-то призналась себе Таня. Конечно, Ленинград оставался любимым городом, и все-таки ей хотелось куда-то уехать и попробовать начать все сначала. Поэтому, когда после получения диплома ей предложили поехать на Север — работать в одной из больниц, она с радостью согласилась.

…Несколько лет Таня с дочерью жили в северном поселке на границе с Норвегией (северное сияние было для Веры привычным аттракционом, вроде огней на елке), потом судьба забросила их в Красноярский край, позже на Урал.

«Вроде бы только привыкнешь, прорастешь корнями в землю, а тебя каким-то солнечным ветром подхватит и понесет по всему свету, — смеялась Таня, — мы с тобой, Вера, странники!»

Приграничный поселок, Красноярский край, Иркутск, зимы-весны, жизнь оказалась долгой. Вера училась, Таня работала. В сорок лет хирург высочайшего класса Татьяна Свешникова стала главным врачом городской больницы в северном городке, где они с Верой, наконец, осели. Таню давно называли Татьяной Николаевной, коллеги ее ценили, пациенты любили, она полностью реализовалась в выбранной профессии и не сожалела о том, что отказалась когда-то от музыки, от Ленинграда, от той, другой судьбы, круто ее изменив.

А вот замуж Татьяна Николаевна так и не вышла и личную жизнь не устроила. Она знала, что из-за фронтового ранения и перегрузок на фронте, биологических детей у нее не будет. А что до какого-то пресловутого женского счастья, так на свете есть вещи и поважнее счастья; все ее время отнимали приемная дочь, работа, учеба (даже став уважаемым доктором, позже заведующей хирургическим отделением и главным врачом больницы, она все время училась). Но главная причина, по которой ее личная жизнь не сложилась, заключалась в том, что она так и не забыла мальчика Олега, навсегда оставшегося на войне.

Таня осталась незамужней, но одинокой она себя не чувствовала — рядом была Вера, коллеги, пациенты.

Когда семнадцатилетняя Вера после окончания школы выбрала для себя профессию переводчика и уехала в Ленинград учиться, Таня окончательно ушла в работу.

Недели и месяцы слагались во временные соты лет, и вот как-то утром Таня взглянула на себя в зеркало и замерла: а виски-то посеребрило метелью! Совсем ты постарела, Татьяна Николаевна.

И снова жизнь неслась, летела: маленькие достижения, большие победы, мелкие огорчения и огромная, запрятанная на дне души печаль, о которой Таня запрещала себе думать.

Вера закончила институт, стала востребованным переводчиком зарубежных книг, вышла замуж и жила в Ленинграде. Она часто писала матери, просила ее переехать к ней, но Таня, хотя и скучала по дочери, вернуться в родной город пока не решалась.

И вот как-то под Новый год, в конце шестидесятых, она получила от Веры из Ленинграда письмо с новогодней открыткой. Вера сообщила, что они с мужем ждут ребенка и что Татьяна Николаевна скоро станет бабушкой. «Надеюсь, что хотя бы теперь ты к нам приедешь!»

Таня смотрела на открытку с красногрудыми снегирями — стану бабушкой, подумать только!

Надо было что-то решать.

…В новогодний вечер доктор Татьяна Николаевна Свешникова проведала в больнице своих пациентов, поздравила коллег, сдала дежурство и отправилась домой. Спешить ей было некуда — дома ее никто не ждал. Таня пошла домой самым дальним, но любимым маршрутом — вдоль небольшой реки, впадавшей в Ангару, через лесок, обступавший их микрорайон.

От трескучего мороза щипало лицо, в уже подступающих сумерках кружил снег. Вокруг было так красиво, что несмотря на холод, Таня остановилась. За годы жизни на Севере она узнала о снеге, кажется, все: сколько оттенков имеет снег и чем поземка отличается от бурана и вьюги. Снегопады, как естественные декорации и жизненный фон, здесь на Севере, были привычным делом. Но ленинградка Татьяна Свешникова по-прежнему считала снег настоящим чудом. Вот и теперь она замерла, прислонилась к заснеженному дереву; cнег посверкивал голубыми, лиловыми искрами. В лесу было так тихо, что, казалось, можно было услышать, как снежинки на своих парашютах касаются земли.