Мари-Бернадетт Дюпюи - Возлюбленная кюре Страница 14

– Надеюсь, вы почтите нас визитом в следующую субботу, отец Ролан, – добавил он, не переставая усмехаться. – И мы обойдемся без мсье Данкура.

Матильда вспыхнула от радости. О, ее возлюбленному по силам опутать своими чарами самый проницательный ум, даже если он принадлежит ревнивому мужу! «Я люблю его! О, как я его люблю! – думала она. – И какая жалость, что завтра воскресенье. Мы увидимся только на мессе».

Август подходил к концу. По утрам стало прохладнее, небо чаще затягивали сероватые облака, приносившие с собой непродолжительные дожди. Но едва рассеивался утренний туман, как спокойствие и нега вновь возвращались на живописные холмистые равнины Монброна.

Окруженный плодовыми садами и виноградниками, городок Сен-Жермен готовился к сбору винограда. Как и во многих других регионах, здесь ежегодно производили свое, местное вино, и первую пробу было принято снимать осенью, когда напиток еще терпкий и кисловатый. К молодому вину традиционно подавали жареные каштаны, которые тоже поспевали в эту пору. С наступлением холодов начался сбор валежника, служившего всю зиму для разжигания очага в доме. Из лесу женщины с детьми несли корзины с грибами – белыми и лисичками, – которые засаливали и сушили, чтобы было чем побаловать себя в праздники.

Управившись с делами, Анни Менье часами просиживала у окна, наблюдая за жизнью городка. Особенно радовалась она, когда видела ризничего. Мсье Алсид Ренар бывал в церкви несколько раз в день.

«Добрый человек! Всегда несет мне ведро с водой до самого дома! Что ж, не стану лишать его удовольствия сделать доброе дело и сегодня!» – подумала она, улыбаясь про себя.

Служанка кюре с некоторых пор отправлялась к колодцу, подгадав так, чтобы на обратном пути повстречать ризничего. Алсид Ренар тут же предлагал ей свою помощь.

Не стало исключением и первое сентябрьское утро. Завидев Анни, ризничий бросился ей навстречу.

– Я возьму ведро, мадам Анни! Тяжелое, а нести далеко!

Женщина поблагодарила его кивком и тяжело вздохнула, как если бы совсем выбилась из сил. По дороге они, как обычно, болтали. Разговор то и дело возвращался к кюре, чье переменчивое настроение доставляло обоим немало хлопот.

– Отец Шарваз много гуляет пешком, – заметил ризничий. – Говорит, это помогает ему готовить проповеди. Он часто ходит в Мартон или просто прогуливается в лесу.

– В лесу он бывает часто, уж поверьте! Мне то и дело приходится штопать подол его сутаны. Я посоветовала было ему брать с собой посох, чтобы отводить колючие ветки, но он почему-то рассердился. В последнее время он явно не в духе, наш отец Ролан!

– Что правда, то правда! В прошлое воскресенье стал мне выговаривать, что я плохо начистил алтарные подсвечники. А они блестят как миленькие! Я начищал их так, как всегда, старался…

– Если бы не блестели, мсье Ренар, я бы заметила. Но когда в пресбитерий приходит мадам де Салиньяк, одна или с сыном, кюре тут же расцветает, улыбается…

– Как не улыбаться, когда видишь такую красивую даму!

Анни с сомнением покачала головой. Ей хотелось высказаться по этому поводу, однако она предпочла смолчать. «Вчера жена доктора приходила одна, и отец Ролан увел ее к себе в комнату, – думала она. – Они обсуждали уроки Закона Божьего, которые кюре дает ее сыну, а я в это время, оказывается, слишком сильно гремела посудой! Так они потом сказали. Интересно, можно ли перемыть такую массу тарелок и чашек и при этом не шуметь? Когда расскажу об этом детям, вот будет смеху!»

Анни планировала навестить родных на День Всех Святых[6], то есть через два долгих месяца. Особенно она скучала по Эрнесту с его ласковым взглядом и мягкими манерами. Она любила наблюдать, как сын разрезает материю и соединяет детали будущего костюма иголками с круглыми головками.

Дочка Эльвина тоже относилась к матери очень тепло и уважительно, но была более скупа на проявления любви. Вдобавок она обычно была занята: работала секретарем в кабинете нотариуса и хлопотала по хозяйству в своем доме.

«За своих детей мне краснеть не приходится! Они честно зарабатывают на жизнь. И у зятя, Патриса, хорошее ремесло. Мужчин много, так что парикмахер и брадобрей всегда при деле!»

Иной раз, вечером, служанка пыталась разговорить своего хозяина. Пока он писал письма в свете керосиновой лампы, она начинала нахваливать свое потомство. Обычно Шарваз со вздохом говорил:

– Мне нужно сосредоточиться, Анни. Ступайте-ка лучше спать. Все, что следовало, вы уже сделали.

Если уж говорить по совести, ничего другого Анни и не желала. Она была рада наконец улечься, и сон не заставлял себя ждать. Отец же Ролан, едва заслышав ее храп, на цыпочках выходил из дома и направлялся в сад доктора де Салиньяка.

Он никак не мог насытиться телом Матильды, ее податливостью и ее поцелуями. Будучи любовником скорее грубым, нежели изощренным, он брал ее в спешке, как человек, истерзанный долгим воздержанием. Она удерживала его еще пару мгновений, целовала и убегала с легким сердцем и уверенностью, что это и есть любовь.

Октябрь позолотил кроны деревьев и принес с собой первое событие, нарушившее привычный ход жизни. А все как будто складывалось как нельзя лучше. О любовной связи между отцом Роланом и женой доктора никто даже не догадывался, и если некоторые моменты и казались Анни Менье странными, то она никому об этом не рассказывала. Более того, она была уверена, что от скуки воображает себе невесть что.

И вот на субботнем ужине, за столом, кюре сообщил гостеприимному хозяину, что намеревается навестить родственников в Савойе.

– Я побуду у них две недели, – уточнил он.

Матильда испытала настоящее потрясение, поскольку Шарваз ни словом не обмолвился об этой поездке. Взволнованная и раздосадованная, молодая женщина как могла пыталась скрыть свои чувства.

– И когда вы уезжаете, отец Ролан? – спросил Колен де Салиньяк, не подозревая о том, что тот же вопрос обжигает прелестные губы его супруги.

– В понедельник. Завтра мне предстоит отслужить утреннюю службу, а вечером – мессу.

Матильда побелела как полотно. Сославшись на внезапную мигрень, она встала из-за стола и отправилась в кухню, где Сюзанна грела воду.

– Мадам, вам нездоровится? Вы такая бледная!

– Мне нехорошо, Сюзанна, пойду прилягу… Приготовь ромашковый настой и принеси его наверх, в спальню. И передай гостям мои извинения.

Кюре сразу же все понял. Его возлюбленная удалилась к себе, давая понять, что разгневана и опечалена. Поэтому он и решил объявить о поездке перед хозяевами дома и их гостями. То был способ избежать неприятной сцены.

«Матильде не следовало так себя вести! – разозлился он. – Будь я ее мужем, я бы что-то заподозрил!»

Он откланялся раньше обычного, к огромному сожалению доктора.

– Нам будет вас недоставать, мой дорогой друг!

Пожимая руку человеку, которому наставлял рога едва ли не ежедневно, Шарваз нехорошо усмехнулся. Но и теперь никто не обратил на это внимания.

Анни Менье приглядывала за тушившейся фасолью, когда в дверь пресбитерия постучали. Утренняя служба давно закончилась, и кюре в своей комнате собирал вещи в дорогу.

– Кто бы это мог быть? – пробормотала она, не спеша направляясь к двери.

И очутилась нос к носу со служанкой Салиньяков. Сюзанна протянула ей запечатанный конверт.

– Для вашего господина! – быстро проговорила девушка. – Мне велено подождать ответ.

– Тогда входите. Отец Ролан собирает багаж, но я его позову.

Сюзанна вошла в комнату и обвела ее презрительным взглядом. Судя по всему, уборкой служанка кюре особенно себя не утруждала. «Интересно, она сегодня заметала? В углу соломинка, а на буфете… Неужели пыль? Мадам права, эта толстуха – настоящая лентяйка! Или соврала насчет своего возраста, раз так быстро устает».

Анни, которая разговаривала с хозяином через приоткрытую дверь, обернулась и сделала знак подождать. Наконец она вернулась и подала девушке маленький синий конвертик.

– Вот ответ. Вам, наверное, надо спешить домой, мадемуазель Сюзанна, накрывать стол к обеду!

Молоденькая служанка как раз спускалась по лестнице пресбитерия, когда церковный колокол начал отбивать полдень.

В своей спальне Шарваз перечитывал послание Матильды, которое планировал спрятать в саквояже под нательным бельем и увезти с собой. Оставлять компрометирующее письмо в пресбитерии нельзя было ни в коем случае.

Любовь моя!

Почему ты поступил со мной так дурно? Если бы я раньше узнала, что ты планируешь уехать, я бы устроила так, чтобы мы хоть на час остались наедине. Ночью я почти не спала, но даже плакать не могу, чтобы не побеспокоить Колена.

Умоляю, дай мне возможность попрощаться, поцеловать тебя на прощание – десять раз, а лучше сто! Пожалей свою Матильду, приходи на заброшенную мельницу, что на берегу реки Бандиа, в четыре пополудни. Я буду ждать тебя.