Разные. Мужское и женское глазами приматолога - Франс де Вааль Страница 20

Джон Мани научил нас отличать внушенные культурой гендерные роли от биологического пола. Эта дихотомия остается на первом плане в непрекращающихся спорах об изменении положения мужчин и женщин в обществе. Тем не менее Мани также научил нас тому, что два этих понятия не существуют в отрыве друг от друга. Быть может, он не задавался целью высказать это соображение, но такой урок можно извлечь из его попытки превратить мальчика в девочку. Ему это не удалось. Он воспринимал ребенка как пассивное вместилище общественных ожиданий, но истинной точкой контроля оказался сам ребенок. Он был рожден с гендерной идентичностью, которая склоняла его самосоциализироваться как мальчику, несмотря на все платья и девчачьи игрушки, которыми его осыпали.

Вместо того чтобы выбирать между биогенетизмом и социогенетизмом, самосоциализация совмещает эти два пути. Гендер исходит изнутри, но принимает внешнюю среду как направляющую. Это позволяет детям стать теми, кем они хотят.

3. Шестеро мальчиков. Когда растешь в голландской семье без сестер

Появление на свет шестерых мальчиков подряд глубоко разочаровало моих родителей. Уже после появления первых трех они были более чем готовы к рождению дочери. Для этого радостного события мать берегла имя своей матери — Франциска. Когда я стал ее четвертым сыном, она потеряла всякую надежду и назвала меня в честь того же святого. Это оказалось идеальным выбором, поскольку, хотя я давно утратил веру, святой Франциск, покровитель животных, остается единственным святым, которым мне легко восхищаться. Его день, приходящийся на 4 октября, — это Всемирный день защиты животных.

В те времена пол ребенка оставался неизвестным до самого рождения. Отец подсчитал, что вероятность того, что родится четвертый сын подряд, составляет меньше 10 %. Тем не менее вероятность рождения мальчика по-прежнему составляет 51 % для каждого последующего зачатия. Наверное, родители оставались оптимистами до самого последнего момента. После моего рождения у матери началась депрессия. Она выбралась из нее, о чем рассказывала мне неоднократно, только потому, что я был таким жизнерадостным ребенком. Каждый раз, как она брала меня на руки, я поднимал ей настроение. Она видела в этом сознательную уловку с моей стороны, словно я решил, что единственный способ выжить при удрученной матери — это все время улыбаться и ворковать. По моей собственной теории, я полагаю, что просто родился оптимистом.

Так как я вырос среди стольких мальчишек, то комфортно чувствую себя с мужчинами. Пожалуй, даже слишком комфортно, поскольку не разделяю этот странный предрассудок, согласно которому мужчины суровы друг с другом и должны жить в постоянном стрессе. Однажды мы с группой коллег-мужчин, расслабляясь после конференции, обсуждали это обстоятельство. Один из них жаловался, что мужчины постоянно проверяют друг друга на прочность и пытаются взять друг над другом верх. Он был так расстроен тем, что мужчины создают друг другу проблемы, по крайней мере в его мыслях, что у него прямо комок подступил к горлу! Я не мог поверить, что его травма насколько сильна, пока он не добавил, что вырос единственным ребенком в семье. Это обстоятельство, должно быть, не давало ему разобраться в парадоксе мужских взаимоотношений. На первый взгляд расстановка сил имеет огромное значение, поэтому никогда не стоит оскорблять или провоцировать мужчину без причины. Но в то же время это всего лишь игра. Проверки и выпады — это только первые шаги. Вскоре после этого мужчины переходят к болтовне и шуткам, и не успеешь глазом моргнуть — мы уже чувствуем себя комфортно и даже заводим между собой дружеские связи. Так мужчины взаимодействуют друг с другом и выясняют, кто заслуживает внимания. Я не уверен, что мужчины вообще могут стать друзьями без некоторой словесной потасовки.

Взять, к примеру, трех теноров — Пласидо Доминго, Хосе Каррераса и Лучано Паваротти, которые были настолько успешны, что собирали полные стадионы. Их секретным ингредиентом было яркое сочетание соперничества и дружбы. Их великолепные голоса тоже, конечно, способствовали успеху. В молодости эти трое мужчин яростно сражались за главные оперные площадки мира, и у них были все основания не любить друг друга. Когда они начали выступать вместе, они по-прежнему боролись на сцене за право быть королем верхнего до, но они также шутили и хлопали друг друга по спине как настоящие друзья. Однажды Каррерас высказался в интервью: «Каждый раз, как мы выходили на сцену, начиналось соперничество. И это нормально. В то же время мы были настоящими друзьями. Могу вас уверить, мы здорово веселились за кулисами!»[96]

Это сочетание соперничества и дружбы было настолько значительной частью моего детства и отрочества, что стало для меня второй натурой. Отношения между моими братьями, впрочем, никогда не были такими жесткими, как те, что описывает американская писательница Тара Вестовер, говоря о своей семье:

Мои братья были как стая волков. Они постоянно проверяли друг друга на прочность, потасовки возникали каждый раз, когда кто-то из молодых щенков резко прибавлял в росте и начинал мечтать о том, чтобы стать круче остальных. Когда я была маленькой, эти схватки обычно заканчивались стенаниями мамы по поводу очередной разбитой лампы или вазы, но, по мере того как я росла, бьющихся вещей оставалось все меньше. Мама говорила, что когда-то у нас был телевизор, когда я была еще младенцем, но Шон пробил экран головой Тайлера[97].

Как и все мальчишки, мы часто пускали в ход кулаки или устраивали соревнования, кто кого перекричит; доходило и до настоящих драк, но я не помню, чтобы кого-нибудь серьезно ранили. Мы играли в футбол, устраивали соревнования по пинг-понгу, катались на коньках по замерзшим каналам, ездили на велосипедах на большие расстояния и так далее. Поскольку стать самым крутым мне не светило, моей главной стратегией было просто разряжать обстановку. Я не конфликтный человек и, как только чувствую нарастающее напряжение, стараюсь обратить все в шутку. Я превратился в шутника — и в школе, и в дальнейшей жизни. Возможно, этого по мне не скажешь, поскольку лицо у меня серьезное, как у всего моего поколения голландцев, которые постоянно забывают улыбнуться на фотографиях. Но моим коронным трюком всегда было отыскать в ситуации что-то смешное.

Это стремление иногда прорывается в неподходящий момент — например, однажды я рассмеялся в разгар серьезной научной конференции. Все оглянулись на меня с упреком. Мою реакцию вызвало утверждение одного видного антрополога, что наши предки никогда не скрещивались с неандертальцами. Его уверенность строилась на том, что эти гоминиды, по-видимому, говорили на разных языках, несмотря