Сергей Щепотьев - Диккенс и Теккерей Страница 6

В этом году он начинает выступать с чтением своих произведений. Многие биографы полагают, что это решение было для Диккенса роковым, что более четырёхсот семидесяти выступлений в Великобритании, Европе и США приблизили его кончину. Но за удовольствие его послушать платили бешеные деньги. Кроме того, эти выступления позволяли переменить обстановку, меньше бывать дома и меньше видеть Кэт.

Тем временем, его обращения за советами к друзьям неминуемо повлекли за собой светские сплетни. Кто-то в Гаррик-клубе упомянул, что Диккенс разошёлся с женой из-за романа со свояченицей. «Ничего подобного! — вмешался Теккерей. — Из-за актрисы!»

Разумеется, нашлись «доброжелатели», сообщившие об этом Диккенсу. Тот сразу же написал Теккерею возмущённое письмо, уверяя, что разрыв с Кэт произошёл из-за несходства характеров.

На самом деле всё началось с того, что Кэт некстати получила в подарок какую-то побрякушку, предназначавшуюся Эллен Тёрнан. Тут же муж почему-то потребовал, чтобы жена нанесла визит актрисе. А Кэт зачем-то поехала. После того, как отец семейства стал ещё и детям втолковывать невинность и возвышенность своих чувств к мисс Тёрнан, Хогарты-старшие, которых он все годы супружества опекал и поддерживал, пришли в ярость и увезли бедняжку Кэт из дому.

Далее Диккенс повёл себя так, что все решили, будто он помешался. Дважды подряд он выступил в печати с разъяснениями своих семейных обстоятельств читателям, большинство из которых и понятия не имели о том, что с ним происходит. Он стал нелюдим и замкнут. В старых друзьях, с которыми и в лучшие времена бывал раздражителен, стал видеть врагов.

Йэйтс и Коллинз помогли в устройстве бракоразводного процесса. Форстер улаживал формальности с Кэт. В конце мая 1858 г. Диккенс, символ семейного благополучия, получил долгожданную свободу...

Теккерей, смолоду страдавший из-за душевной болезни обожаемой жены, искренне и велеречиво сочувствовал Кэт. Стоит ли удивляться, что через месяц, в июне 1858 г., разразился один из самых шумных скандалов, вошедших в историю литературы и биографии обоих писателей под названием скандала в Гаррик-клубе!

Один из членов клуба, молодой тогда журналист, романист и актёр Эдмунд Йэйтс (1831—1894) опубликовал написанный на скорую руку довольно непочтительный очерк о Теккерее. Тот направил обидчику гневное письмо. Йэйтс спросил у своего наставника и друга Диккенса совета, как быть дальше. Назвав очерк своего протеже непростительной ошибкой, Диккенс, однако, выразил мнение, что после резкого письма Теккерея просить у него прощения невозможно. Инспирированный чертовским умом Диккенса ответ Йэйтса был совершенно очевидным новым оскорблением.

Всю эту переписку Теккерей отдал на рассмотрение правления, и Йэйтс был исключён из клуба. Диккенс попытался уладить дело и в письме к Теккерею признался в своём участии в нём. Как раз этим, последним, обстоятельством Теккерей возмутился более всего. Сидящий в Диккенсе бес не унимался: вскоре они с Йэйтсом напечатали шестнадцатистраничный памфлет «Мистер Теккерей, мистер Йэйтс и Гаррик-клуб»...

«В этой истории все вели себя достаточно глупо, — писал Пирсон. — Йэйтс совершил глупость, написав оскорбительную заметку о человеке, с которым часто и по-приятельски встречался в клубе[10]; Диккенс — посоветовав ему не отвечать Теккерею в примирительном духе; Теккерей совершил одну глупость, обратив внимание на эту заметку, и другую, передав её на рассмотрение клуба, руководство которого, в свою очередь, не проявило особенной мудрости, раздув это дело до немыслимых размеров. <...> Йэйтс был молод и горяч, Теккерей — болен, Диккенс переживал душевный кризис, а правление тоже страдало неизлечимым недугом: тем, что было правлением. <...> История с Йэйтсом положила конец так называемой дружбе Диккенса с Теккереем, и надо полагать, что оба облегчённо вздохнули».

Год, таким образом, был очень труден для Диккенса и, несомненно, вся цепь ударов, обрушившихся на писателя, обусловила мрачный тон опубликованной в следующем году «Повести о двух городах» и печальную интонацию «Больших надежд», выходивших в «Круглом годе» в 1860—1861 гг.

«Целью „Больших надежд“ — несомненно, в значительной степени бессознательной, ибо Диккенс был, прежде всего, гений интуиции, — было разрушить фальшивый подтекст декларативно автобиографического „Дэвида Копперфилда“, который, при всём своём великолепии, содержит временами сверхчистенькие, преждевременно самодовольные ноты», — писал современный английский романист и критик Энгас Уилсон.

Примечательно, что сам автор полагал (во всяком случае, объявил об этом Форстеру), будто пишет юмористическую историю о мальчике и сельском увальне-кузнеце. На деле же он создал грустный роман о жестокой любви и утраченных иллюзиях.

Книга, представляющая собою плод глубоких раздумий писателя о жизненных, моральных ценностях, населена привычными для нас у Диккенса персонажами: сирота Пип, жутковатая — полубезумная от пережитого предательства и мстительная — мисс Хэвишем, беглый каторжник Мэгвич, угрюмый адвокат Джеггерс... Но все они освещены неким новым светом, безусловно, проистекающим из конфликта, в котором находился в это время автор с обществом.

Начало «Больших надежд», кажется, возвращает нас к фольклорной фантастической образности и сентиментальной нравоучительности очаровательных «Рождественских рассказов», которые писал Диккенс в сороковые годы. Сочельник, мрачный погост, сирота на могиле родителей, беглый каторжник — всё это атрибуты созданного им как жанра «страшного» святочного рассказа...

Но далее автор словно пародирует и форму, и атмосферу, и сами идеи этих рассказов, вкладывая хрестоматийные истины и мораль в уста собравшихся в доме кузнеца пошлых обывателей и заставляя Пипа через силу выслушивать их наставления. Псаломщик Уосл, колесник Хабл и его жена, торговец зерном Памблчук — карикатурный коллективный портрет вопиющего, пошлого, морализирующего мещанства.

Холодная красавица Эстелла — образ для творчества Диккенса новый.

Встреча в доме мисс Хэвишем с её воспитанницей — «юной леди», как сказано у Диккенса (в отличие от перевода М. Лорие, которая заменила это определение совсем не адекватным «нарядная девочка»), заставляет мальчика сожалеть об условиях, в которых он вырос. Красота «юной леди» вызывает у него желание стать лучше, образованнее, утончённее. Но и тут звучит горькая нота: эта влекущая и, казалось бы, возвышающая Пипа красота — зла в своей сущности! И приносит своему обожателю боль.

Уже при первой встрече мальчик плачет оттого, что Эстелла обращается с ним, как с «провинившейся собачонкой». Но в то же время страдает и от мыслей о той несправедливости, которую ему приходилось выносить в течение всей жизни от «воспитавшей его собственноручно» сестры, традиционной для Диккенса гротескно изображённой мегеры, которая тиранит и брага, и мужа. Даже самая, казалось бы, положительная черта миссис Джо Гарджери показана автором как источник несчастий для членов её семейства: «Миссис Джо была очень чистоплотной хозяйкой. Но обладала исключительным искусством делать чистоплотность куда более неудобной и неприемлемой, чем сама грязь. Чистоплотность сродни набожности, и некоторые люди делают то же самое с религией», — добавляет ощетинившийся против общественных устоев автор.

Мысли Пипа об унижениях, которым он подвергается, — совершенно очевидные реминисценции тяжких личных детских воспоминаний Диккенса. А вся последующая история любви героя к Эстелле — это проекция любви писателя к Эллен Тёрнан.

Конечно, Эстелла — не буквальный портрет Эллен, а её отражение в зеркале мучительной любви Диккенса. Эстелла «горда, своенравна», она «держится неприступно». Ей по душе предложение покровительницы «разбить сердце» юного и робкого «мальчишки из кузницы».

Любовь как преклонение и мука, любовь как страдание — лейтмотив романа.

Недавнее общение Диккенса с Андерсеном, его любовь к творчеству великого датчанина, безусловно, сказались на сюжете «Больших надежд»: ситуация — взрослая женщина и мальчик, приглашённый играть у ее ног, — явная калька «Снежной Королевы», написанной, отметим, в период 1843—1846 гг., когда знаменитый сказочник был отчаянно и безнадёжно влюблён в «шведского соловья» — певицу Дженни Линд. Как всё заледенело в чертогах Снежной Королевы, так в роковой час замерла жизнь в доме мисс Хэвишем. Не намекает ли на это сам автор, когда хозяйка мёртвого дома говорит Пипу: «Ты целуешь мне руку, будто я королева»? И уже, по сути, прямая цитата из Андерсена — слова мисс Хэвишем о своей воспитаннице:

«Я вырвала у неё из груди сердце и вставила вместо него кусочек льда»...

Пип не плачет, когда Эстелла ни с того, ни с сего бьёт его по лицу: «Я никогда не стану больше плакать из-за вас», — говорит он ей.