Вольдемар Балязин - Тайная жизнь Александра I Страница 10

Письмо Александра I Кочубею от 10 мая 1796 года

Через два с половиной месяца, 10 мая, в другом письме – Виктору Павловичу Кочубею, тоже одному из ближайших и наиболее доверенных друзей, – Александр писал: «Я знаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим способом… В наших делах господствует неимоверный беспорядок, грабеж со всех сторон, все части управляются дурно, порядок, кажется, изгнан отовсюду, и империя, несмотря на то, стремится лишь к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправлять укоренившиеся в нем злоупотребления. Это выше сил не только человека одаренного, подобного мне, обыкновенными способностями, но даже и гения».

Характеризуя приближенных Екатерины, Александр писал: «Придворная жизнь создана не для меня. Каждый день, когда должен являться на придворную сцену, я страдаю. И кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых другими на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоящих в моих глазах и медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями, а между тем они занимают здесь высшие места». Все это уже в девятнадцать лет привело Александра к мысли отречься от престола и, уехав на берега Рейна, жить там в качестве частного лица с женой и детьми. В течение жизни эта мысль не раз будет приходить к Александру, меняя обличье, но оставаясь неизменной по существу. Станут иными места задуманного пребывания, форма ухода от власти, поводы, однако мысль о смене участи, предначертанной ему самим фактом рождения, никогда не оставит Александра.

И здесь, в самом начале его сознательной взрослой жизни, нежелание занимать трон, принадлежащий ему по праву рождения, Александр станет обосновывать всеми возможными способами – логическими, историческими, правовыми и нравственными.

Доверительные беседы с Адамом Чарторыйским

Мысль о своем отказе от царствования Александр развивал в беседе и с другим близким ему человеком – князем Адамом Чарторыйским.

Князья Адам и Константин Чарторыйские приехали в Петербург из Польши в 1795 году, были приняты при дворе и вскоре подружились с Александром. После отъезда Лагарпа Александр особенно сблизился с Адамом Чарторыйским и как-то весной 1796 года высказал ему то, что прежде доверял лишь одному Лагарпу.

Александр сказал, что он порицает основные начала политики своей бабки как в России, так и в недавно расчлененной и покоренной Польше. Он сказал, что все его симпатии на стороне поляков и он оплакивал падение их государства, ибо любит свободу и ненавидит деспотизм во всех его проявлениях. Даже французская революция вызывала у него чувство симпатии и участия.

«Я возымел к нему безграничную привязанность, – писал впоследствии князь Адам, – и чувство, внушенное им мне в эту первую минуту, пережило даже постепенное разрушение возбужденных им надежд». Позже оно устояло против всех ударов, нанесенных ему самим же Александром, и никогда не погасло, несмотря на множество причин и на все печальные разочарования, которые могли бы разрушить его.

Встречаясь с князем Адамом, Александр утверждал, что наследственность престола – нелепость и несправедливость, ибо верховную власть должен вручать народ самому способному из своих сыновей, а не тому, кого поставил над обществом случай рождения.

Когда же Александр узнал, что Екатерина не оставляет надежду предоставить престол ему, минуя его отца, он заявил, что сумеет уклониться от такой несправедливости, даже если для этого ему и Елизавете Алексеевне придется спасаться в Америке, где он надеялся стать свободным и счастливым.

Письмо Александра I Лагарпу, посланное летом 1798 года

5 апреля 1797 года Павел был коронован в Успенском соборе Московского Кремля, а через месяц отправился в путешествие по России, взяв с собой Александра и Константина. Они посетили Смоленск, Могилев, Минск, Вильно, Гродно, Митаву, Ригу и Нарву.

Ровно через год августейший отец и оба его сына отправились из Петербурга в Москву, а оттуда поехали не на Запад, как за год перед тем, а на Восток – во Владимир, Нижний Новгород, Казань. Затем через Ярославль, минуя Москву, путешественники возвратились в Петербург.

Во втором путешествии, впрочем, как и в первом, Павел повсюду прежде всего учинял смотры войскам. Они наводили страх и трепет на всех в них участвующих. Командир Уфимского полка, боевой офицер, соратник Суворова полковник Л. Н. Энгельгардт, находившийся со своим полком в Казани, писал, что он шел на смотр с большим ужасом, чем за три года перед тем на штурм варшавского предместья.

Все увиденное не могло не произвести на Александра самого сильного и самого безрадостного впечатления. Вернувшись из путешествия, он поделился чувствами и мыслями со старым своим другом Лагарпом, воспользовавшись тем, что в Швейцарию отправился один из его единомышленников – Николай Николаевич Новосильцев. Несмотря на то, что Новосильцев был на шестнадцать лет старше Александра, они оба по взглядам, воспитанию и отношению к жизни могли считаться людьми одного поколения. Н. Н. Новосильцев, Адам Чарторыйский и граф П. А. Строганов входили в кружок так называемых «молодых друзей» Александра, все они пользовались его доверием.

Александр вручил Новосильцеву для передачи Лагарпу письмо, которое проливает свет на многие коллизии будущего царствования Александра.

Ниже вы прочитаете наиболее важные фрагменты письма, объясняющие проблему абдикирования.

«Наконец-то я могу свободно насладиться возможностью побеседовать с вами, мой дорогой друг. Как уже давно не пользовался я этим счастьем. Письмо это вам передаст Новосильцев; он едет с исключительной целью повидать вас и спросить ваших советов и указаний в деле чрезвычайной важности – об обеспечении блага России при условии введения в ней свободной конституции… Чтобы вы могли лучше понять меня, я должен возвратиться назад.

Мой отец по вступлении на престол захотел преобразовать все решительно. Его первые шаги были блестящи, но последующие события не соответствовали им. Все сразу перевернулось вверх дном, и потому беспорядок, господствовавший в делах и без того в слишком сильной степени, лишь увеличился.

Военные почти все свое время теряют исключительно на парадах. Во всем прочем решительно нет никакого строго определенного плана. Сегодня приказывают то, что через месяц будет уже отменено. Доводов никаких не допускается, разве уж тогда, когда все зло совершилось. Наконец, чтоб сказать одним словом, благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами: существует только неограниченная власть, которая все творит шиворот-навыворот. Невозможно перечислить все те безрассудства, которые совершились здесь; прибавьте к этому строгость, лишенную малейшей справедливости, немалую долю пристрастия и полнейшую неопытность в делах. Выбор исполнителей основан на фаворитизме; заслуги здесь ни при чем. Одним словом, моя несчастная родина находится в положении, не поддающемся описанию. Хлебопашец обижен, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены.

Вот картина современной России, и судите по ней, насколько должно страдать мое сердце. Я сам, обязанный подчиняться всем мелочам военной службы, теряю все свое время на выполнение обязанностей унтер-офицера, решительно не имея никакой возможности отдаться своим научным занятиям, составлявшим мое любимое времяпрепровождение; я сделался теперь самым несчастным человеком.

Вам известны мои мысли, клонившиеся к тому, чтобы покинуть свою родину. В настоящее время я не предвижу ни малейшей возможности к приведению их в исполнение, и затем несчастное положение моего Отечества заставляет меня придать своим мыслям иное направление. Мне думалось, что если когда-либо придет и мой черед царствовать, то вместо добровольного изгнания себя я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкою в руках каких-либо безумцев. Это заставило меня передумать о многом, и мне кажется, что это было бы лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законной властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и нация избрала бы своих представителей. Вот в чем заключается моя мысль…

Мы намереваемся в течение настоящего царствования поручить перевести на русский язык столько полезных книг, как это только окажется возможным, но выходить в печати будут только те из них, печатание которых окажется возможным, а остальные мы прибережем для будущего; таким образом, по мере возможности положим начало распространению знания и просвещения умов. Но когда придет мой черед, тогда нужно будет стараться, само собою разумеется, постепенно образовать народное представительство, которое, должным образом руководимое, составило бы свободную конституцию, после чего моя власть совершенно прекратилась бы, и я, если Провидение покровительствовало бы нашей работе, удалился бы куда-либо и жил бы счастливый и довольный, видя процветание своей родины и наслаждаясь им. Вот каковы мои мысли, мой дорогой друг. Дай только Бог, чтобы мы когда-либо могли достигнуть нашей цели – даровать России свободу и сохранить ее от поползновений деспотизма и тирании. Вот мое единственное желание, и я охотно посвящу все свои труды и всю свою жизнь этой цели, столь дорогой для меня».