Иван Беляев - У истоков Руси Страница 10

Быстрое развитие торговли в Киеве и наплыв в этот город разных иноплеменников то для княжьей службы, то из торговых выгод произвели то, что языческая религия киевских славян лишилась своего прежнего господствующего значения в народе, так что в Киеве уже при Игоре между жителями было множество христиан и даже христианские церкви; так, при заключении мира с греками в 945 году между Игоревыми посланниками в Константинополь были и христиане. А когда Игорь при греческих послах в Киеве утверждал мирный договор клятвою, то в летописи сказано, что сам Игорь с своими людьми, сколько при нем было язычников, ходил на холм, где стоит кумир Перунов, а там клялись перед Перуном, клали свое оружие, щиты и золото; а те из русов, которые уже были христианами, ходили дли клятвы в церковь Св. Илии, которая была соборною церковью в Киеве, ибо, по словам летописи, между варягами тогда уже много было христиан. При Ольге, которая сама приняла крещение в Константинополе, христианство, конечно, еще более распространилось в Киеве и, вероятно же, было сокращено и при Святославе, который хотя смеялся над христианами, но никому не запрещал креститься. Но, конечно, так было только в Киеве и, может быть, в соседнем Приднепровье; а напротив, в Новгороде, Смоленске и других северных городах языческая вера была не только господствующею, но и, вероятно, единственною верой.

Раcсказ четвертый. Владимир и Ярослав

Владимир сделался великим князем Киевским, когда ему было едва ли 18 лет от роду, и за него и его именем всеми делами заправлял его воспитатель и дядя по матери Добрыня Любчанин, который, как истый туземный славянин, воспитанный в славянских обычаях, не очень жаловал буйных варяжских дружинников; ему хотелось, чтобы его племянник – князь был окружен дружиною из туземцев, а не из иноземцев и чтобы он любил и жаловал земщину и дорожил ею более, чем сбродною дружиною. А поэтому когда буйные варяги, пришедшие с Владимиром и Добрынею из Скандинавии, по занятии Киева сказали князю: «Киев наш, мы добыли его тебе, хочем иметь окуп с каждого киевлянина по две гривны», то Владимир, наученный Добрынею, отвечал им: «Пождите месяц, пока вам соберут деньги». Варяги, пождавши месяц, опять стали просить окупу, и когда Владимир опять не дал, то они сказали ему: «Ты обманул, по крайней мере отпусти нас в Грецию»; на что Владимир отвечал им: «Идите». И выбрав из них лучших, смышленых и храбрых мужей, оставил у себя и роздал им города для управления; а остальных отпустил и, согласно с договором деда своего Игоря, отправил вперед грамоту к греческому императору, в которой написал: «Идут к тебе варяги, не держи их у себя в городе, они народ буйный, чтобы не наделали у тебя зла, как и у меня, а разошли их в разные стороны, а назад к нам не пускай ни одного».

Выпроводивши буйных варягов из Киева, Добрыня обратил внимание Владимира на языческих богов славянских, о которых мало думали прежние князья, занимавшиеся только военными походами и, вероятно, державшиеся не славянских, а скандинавских богов. Он посоветовал Владимиру для большого сближения с туземцами почтить особенным образом славянских богов; и Владимир, по его совету, приказал перед своим теремным дворцом поставить целый сонм славянских идолов, именно деревянный идол Перуна с серебряною головою и золотыми усами, идолы Хорса, Дажбога, Симарглы и Мокоша. И рады были разноплеменные славянские язычники такому чествованию своих богов от молодого киевского князя, который первый из князей вспомнил о славянских богах, и стали приводить к дворцу княжескому своих сыновей и дочерей и приносить кровавые жертвы мнимым богам. Вскоре после сего Добрыня был отпущен в Новгород посадничать и, приехавши туда, поставил над Волховом также кумир Перуна и, там народ на радостях, что посадник почтил Перуна, стал приносить жертвы этому идолу как богу.

Пока Добрыня был при князе и занимался управлением, Владимир во все это время гулял и пировал с молодыми дружинниками, его столы ломились под жирными яствами и под сулеями или стопами разных вин и крепких медов, вещие певцы, по старому обычаю, складывали песни про старое былое, про князей и витязей и пели на княжих пирах; а по теремам княжеским сидели красные девицы и молодицы, до которых был большой охотник сладострастный и необузданный юноша князь. Летописец в это время насчитываете у Владимира, кроме Рогнеды, которую князь посадил в сельце на Лыбеди, еще четыре жены, да наложниц триста в Вышгороде, триста в Белгороде и двести на Берестове. Но, отпустивши своего воспитателя Добрыню в Новгород, Владимир среди пиров и разгула придумал новый разгул своей удалой молодости – войну, и собрав дружину, пустился на запад от Киева в землю ближайших ляхов, и забрал там города Перемышль, Червен и другие; разрозненные, не соединившиеся еще путем племена ляхов не могли противостоять его удалой дружине, не знавшей, куда деться с своими молодыми силами, ибо к разгульному удалому князю повольники шли со всех сторон. Побивши ляхов, Владимир в то же лето ударился совсем в противоположную сторону на восток, и, перебравшись через Днепр, по следам отца, пустился в лесистую страну вятичей побить их, и принудил платить дань. Но, недовольный первым походом, на другое лето углубился еще далее в непроходимые леса вятичей и взял новую дань. Потом еще через год пустился воевать, через непроходимые леса и пущи литовские, по следам смоленских и полотских повольников, в землю диких ятвягов, какого-то воинственного племени, каким-то образом поселившегося среди литовских племен и, вероятно, беспокоившего полотские и кривские колонии в Литовской земле. Этот поход Владимира был один из самых отчаянных и трудных, и только удалая дружина удалого князя Киевского могла вынести его и воротиться домой с победою. Ибо хотя в этом краю по Неману и по другим рекам и были колонии полочан и кривичей, но тем не менее непроходимые болота и пущи, защищаемые диким и неукротимым племенем ятвягов, представляли неодолимые трудности дружине Владимировой; она должна была выбивать неприятелей из каждого леска или завала, где ятвяги бились насмерть, и только по их трупам можно было проникнуть в их жилища; в войне с ятвягами о покорности и мире не могло быть и слова, ятвягов можно было только бить и разорять. Но, несмотря на все препятствия, Владимир воротился в Киев победителем, опустошивши страшно землю Ятвяжскую.

Возвратившись в Киев, Владимир в благодарность своим деревянным богам, будто вынесшим его из Ятвяжской земли не только целым и невредимым, но и с большою добычею, принес их кумирам киевским обильные жертвы; весь киевский народ участвовал в жертвоприношениях князя. Усердствуя своим мнимым богам, бояре и старцы киевские, не довольствуясь кровавыми жертвами разных животных, порешили на вече принести в жертву человека и сказали: «Мечнем жребий на отрока и на девицу, и на кого падет жребий, того зарежем богам». Как сказано, так и сделано, кинули жребий, и выпал жребий на одного молодого варяга, который пришел с отцом из Греции и уже исповедовал христианскую веру. Вече, вынувши такой жребий, отправило посланцев к отцу варяга, чтобы он выдал сына. Отец отвечал посланным: «Ваши боги не боги, а дерево, не дам сына своего бесам». Посланцы с сим ответом возвратились к вече. Народ, бывший на вече, бросился с оружием к двору, в котором жил варяг, и стал требовать, чтобы он выдал сына в жертву богам. Варяг отвечал: «Ежели ваши боги в самом деле боги, то пусть пошлют от себя одного бога и возьмут моего сына, а вы зачем сюда пришли?» Раздраженный таким ответом народ бросился на варяга и его сына, и убил их на месте, и разнес их жилище, и тем кончились жертвоприношения Владимира за ятвяжский поход.

На другой год после ятвяжского похода Владимир опять устремился на восток от Киева в землю радимичей; но это племя так было слабо, что передовой Владимиров полк, предводительствуемый воеводою, по прозванию Волчий Хвост, встретив их на реке Пищане, разбил наголову и совершенно покорил киевскому князю. И на Руси в то время сложилось присловье в насмешку радимичам: «Радимичи-пищанцы волчья хвоста бегают». В следующий год Владимир пустился опять на восток, в поход самый дальний, дальше которого киевские князья еще не углублялось в эту сторону, именно в землю богатых крымских болгар. В этом походе участвовал и Владимиров воспитатель – новгородский посадник Добрыня с новгородцами. Владимир пустился Окою и Волгою на лодьях в новую, не знакомую ему сторону, попробовать свои силы против далекого богатого народа, о котором, конечно, много ходило толков в Киеве от бывших в Болгарии торговцев, и толки, по всему вероятию, были велики. Не об одном богатстве и торговле болгар доходили слухи до Владимира, ему, очевидно, много было наговорено и о могуществе этого богатого народа; ибо Владимир, отправляясь в болгарский поход, не удовольствовался своею дружиною и ратью новгородскою, но взял с собою и кочевых наездников-торков, живших в ближних степях на юг от Киева, и велел им идти за своими лодьями берегом. Болгары встретили Владимира и были разбиты. Но Добрыня отсоветовал князю продолжать поход, он сказал: «Я осмотрел пленников, они все в сапогах, это не такой народ, который бы платил нам дань, пойдем искать лапотников». И Владимир по этому совету Добрыни заключил с болгарами мир, и обе стороны дали друг другу клятву не воевать более; причем болгары сказали: «Тогда разве не будет между нами мира, когда камень почнет плавать, а хмель тонуть на воде». После чего Владимир возвратился в Киев. Неожиданное прекращение далекого похода после первой же победы и по совету новгородского посадника ясно показывает, что поход этот был предпринят для новгородцев, которым нужно было задать острастку болгарам за какие-либо от них обиды, по соседству новгородских колоний с болгарами, и в то же время вовсе не было нужно, чтобы Владимир завладел Болгариею или обложил Болгарию данью.