Олег Гордиевский - КГБ Страница 117

Направление тридцатипятилетнего Маклина в Каир на должность советника и заведующего канцелярией открывало перед ним реальную возможность добиться многого на дипломатическом поприще. Он же не смог выдержать угрозы провала, о которой узнал год спустя. Продолжая работать так же профессионально, как всегда, он тем не менее стал сильно пить, в том числе и в неподобающее время. Старый его друг и собутыльник Филип Тойнби был свидетелем «безобразных взрывов, когда он не мог уже сдерживать накопившиеся гнев и напряжение.» В мае 1950 года приятели в пьяном угаре ворвались в квартиру двух девушек, работавших в американском посольстве, перевернули вверх дном спальню, разодрали нижнее белье, а затем пошли громить ванную. Там, как вспоминает Тойнби, «Дональд схватил большое зеркало и с размаху бросил его в ванну. К моему удивлению и радости ванна разлетелась на куски, а зеркало осталось невредимым.» Несколько дней спустя Маклина выслали в Лондон, Министерство иностранных дел отправило его в отпуск на все лето и уплатило за лечение у психиатра, который установил переутомление, семейные проблемы и подавленную гомосексуальность. Осенью пришедший в себя Маклин был назначен заведующим американским отделом Министерства иностранных дел. Несмотря на вечерние попойки в клубе Гаргойл и на то, что сам Маклин спьяну называл себя «английским Хиссом», работал он в отделе как всегда профессионально и эффективно.

Поставляемые Маклином и Берджессом разведданные приобрели для Москвы наибольшую значимость после начала в июне 1950 года корейской войны. Заместитель Маклина по американскому отделу Роберт Сесил считает, что поставляемые Маклином документы «были бесценными для помощи китайцам и северным корейцам в выработке стратегии и тактики на переговорах.» Маклин и Берджесс не просто передавали секретные документы, они привносили в них свои собственные антиамериканские настроения, усиливая тем самым опасения Советского Союза, что Соединенные Штаты намерены превратить корейский конфликт в войну. Даже в стенах Министерства иностранных дел Маклин в конце 1950 года осуждал политику США как «недальновидную, негибкую и опасную.» Пожалуй, впервые за свою дипломатическую карьеру он открыто выразил симпатии к откровенно грубому сталинскому анализу агрессивности, присущей американскому крупному капиталу. Есть изрядная доля истины в том, что американская экономика чрезвычайно сильно привязана к военному производству, и широкомасштабная война могла бы помочь избавиться от последствий демобилизации. Хотя вся эта сталинская чушь находила незначительный отклик в Уайтхолле, в конце 1950 года там были всерьез обеспокоены направлением американской политики. В декабре президент Трумэн дал неверно истолкованный ответ на вопрос об использовании в корейском конфликте атомной бомбы: «Само по себе наличие оружия уже заставляет задуматься о его применении.» Эттли тут же отправился в Вашингтон, чтобы обсудить с президентом этот и другие политические вопросы, связанные с войной. Маклину удалось передать Модину как подготовленные к визиту справочные материалы, так и отчет кабинету министров о его результатах. Болезненная подозрительность Сталина не позволяла ему недооценить агрессивные планы западных империалистов. К концу 1950 года он был совершенно уверен в реальности возникновения третьей мировой войны.

Причины корейской войны лежали в Северной Корее, а не в территориальных притязаниях Советского Союза. Но незнание Западом истинных целей советской политики, неспособность англоамериканских разведслужб собрать в Москве информацию, подобную собираемой КИ в Лондоне и Вашингтоне, привели к ошибочному предположению, что эта война является частью крупного экспансионистского плана СССР. Зимой 1950—1951 года широко распространились опасения, что агрессия в Корее всего лишь прелюдия советского наступления в Германии. Военное министерство в феврале 1951 года предупреждало кабинет министров: «Война возможна в 1951-м, вероятна в 1952 году.» Ошибочные, хотя и искренние опасения возможности советского наступления были истолкованы Сталиным как прикрытие собственных агрессивных замыслов Запада. Поступавшие от Маклина и Берджесса сведения лишь усиливали подозрения. Маклин наверняка изложил Модину и, скорее всего, в гораздо более сильных выражениях, свое опасение, изложенное в записке, которую он направил в Министерство иностранных дел в марте 1951 года, что «игра американцев с огнем на Дальнем Востоке и повсюду в мире бросит нас в пучину бессмысленной войны.» Москва, как и Маклин, наверняка с облегчением вздохнула, когда в апреле Трумэн отозвал командующего американскими войсками в Корее генерала Дугласа Макартура, бывшего ярым сторонником распространения войны на территорию Китая. Именно в тот момент, когда Макартура освободили от его поста, карьера Маклина как советского агента оказалась под угрозой.

Падение Маклина, по мнению Первого главного управления КГБ, явилось единственным наиболее серьезным последствием дешифровок «Веноны», поскольку расшифрованные сообщения, раскрывшие Маклина, повлекли за собой цепь событий, повлекших провал наиболее ценной группы агентов внедрения в истории КГБ — «великолепной пятерки». В октябре 1949 года Филби направился в Вашингтон в новом качестве — представителя СИС. Филби был хорошо осведомлен о разведывательных операциях КГБ и давно понял, что под кличкой Гомер скрывается Маклин. В своих мемуарах он умышленно пишет, что для выявления Маклина понадобилось полгода, чтобы не шокировать британский высший свет фактом присутствия предателя в их рядах. Первые упоминания Гомера в дешифровках «Веноны» были крайне туманными. Из них нельзя было заключить не только, что он сотрудник английского посольства, но даже и узнать, является ли он гражданином Америки или Англии. Первоначально в круг подозреваемых, число которых, по утверждению Гарольда Макмиллана, превышало семь тысяч, вошли практически все, кто мог иметь доступ к секретным трансатлантическим коммуникациям. По прибытии в Вашингтон Филби с облегчением узнал, что «ФБР продолжает заваливать нас запросами о посольских уборщицах и прислуге.»

Хотя перехваты «Веноны» и вызвали у Филби, по его собственному выражению, «глубокую обеспокоенность», было очевидно, что непосредственной угрозы Маклину нет. Оператор сказал, что по решению Москвы «Маклин должен продолжать работать» и что будут подготовлены планы его спасения «до того, как кольцо сожмется.» Кольцо не сжималось до зимы 1950—1951 года.

К концу 1950 года список подозреваемых сократился до 35 человек, а к апрелю 1951-го сжался до девяти. Филби делал вид, что помогает поискам Гомера, и отвлек внимание следователей на показания довоенного перебежчика Кривицкого, рассказавшего на допросе в 1940 году о советском агенте в Министерстве иностранных дел, который происходил из хорошей семьи, закончил Итон и Оксфорд (а не другую школу и Кембридж, как Маклин). Филби пишет, что офицер безопасности посольства Бобби Маккензи высказал предположение, что шпионом является Пол Гор-Бут, будущий постоянный помощник министра иностранных дел, который обучался в Итоне и Оксфорде. Гор-Бут занимался классическими науками, и псевдоним Гомер подходил как нельзя лучше, к тому же он был созвучен его фамилии. Однако 4в середине апреля 1951 года появилась расшифровка еще одного сообщения «Веноны», которая сняла подозрения с Гор-Бута и сразу разрешила всю задачу, поскольку речь в ней шла о том, что в 1944 году Гомер дважды в неделю встречался со своим оператором в Нью-Йорке, куда ездил из Вашингтона якобы для того, чтобы навестить беременную жену — именно так поступал только Маклин.

Для организации побега Маклина было несколько недель, потому что из-за решения не использовать материалы «Веноны» в суде МИ5 пришлось искать иные доказательства его шпионской деятельности. Обсудив ситуацию со своим оператором, Филби решил предупредить Маклина через Берджесса. Когда Берджесс в августе 1950 года прибыл в Вашингтон на должность второго секретаря посольства, было совершенно ясно, что для него это последний шанс сделать дипломатическую карьеру. Восемь месяцев спустя стало очевидно, что шанс этот упущен. В апреле 1951 года его отозвали после серии происшествий (почти наверняка не подготовленных заранее), которые вызвали возмущение полиции штата Вирджиния, Государственного департамента и британского посла. Накануне отъезда из Нью-Йорка на борту «Куин Мери» он обедал с Филби в китайском ресторанчике, духовой оркестр которого делал подслушивание невозможным, и обсуждал детали побега Маклина. По договоренности с Филби сразу по прибытии в Англию 7 мая Берджесс должен был поставить в известность Юрия Модина — куратора всех членов «великолепной пятерки» во время их пребывания в Англии. Именно Модин нес ответственность за выполнение плана бегства. Будучи уже главой политической разведки в институте Андропова КГБ, он очень любил рассказывать новобранцам, как он организовал этот побег. Гордиевский обратил внимание, что он никогда не говорил об участии в этом деле высокомерного лондонского резидента Николая Родина.