Валентина Мухина-Петринская - Путешествие вокруг вулкана Страница 12

Мы проводили так называемый аэровизуальный метод обследования лесов. Высота полета всего 300 метров - близко к земле, близко к небу. Мы наносили на карту маршруты полетов и ориентиры для составления экспедицией карты лесов Ыйдыги. Труднодоступные это были места, и без помощи авиации их не обследовать, не закартографировать. На аэроснимках, в которых непривычному глазу и не разобраться, все изменения, вся жизнь леса: ветровалы, гари, болота, молодняк и старый лес, умирающий стоя, рельеф песков. Я уже сама сняла с самолета весь маршрут нашего следования по Ыйдыге. Сегодня мы производили цветную спектрозональную аэрофотосъемку - замечательное достижение техники!

В два часа дня мы приземлились на песчаном острове. В зарослях камыша и осоки гнездились утки, гуси и кулики. Вокруг стояла настоящая темнохвойная тайга - одни кедры, пихты и ели. Мы осмотрели островок - птицы не очень пугались - и сели подкрепиться.

Было как-то особенно хорошо на душе - чисто и добро. А Василий всегда так ухитрялся разбередить мою душу, что становилась она мутной, как пожелтевшие воды, полные песка.

Михаил Герасимович и Марк говорили о лесных пожарах, изучению которых профессор отдал много лет. Собственно, он разработал основы лесной пирологии в СССР. Его книга "Лесные пожары и борьба с ними" издавалась раз десять. А у Марка было множество интереснейших наблюдений. Неудивительно, что они разговорились.

Я уплетала копченый омуль и любовалась ими обоими. Удивительно, как легко, хорошо чувствуешь себя в обществе хороших людей, которые к тому же умнее тебя, людей интересных, бывалых, знающих, благородных. По-моему, это самая большая радость!

Все студенты любили Михаила Герасимовича больше, чем других институтских преподавателей. Поэтому многие завидовали мне. Еще бы - стать любимой ученицей такого большого ученого! Профессор поверил в меня, возлагал на меня большие надежды, вот оставил при кафедре! Смотрит на меня, как на продолжателя своего дела. Многие удивлялись: "почем у?" - и я их вполне понимаю. Разве я достойна? Пока еще нет. Надо еще доказать, что ученый не ошибся, выдав мне авансом уважение и внимание.

А Марк Александрович Лосев... Он, прежде всего, принципиальный! Он показал себя настоящим Человеком уже в двенадцать лет, в истории с отцом. Такой не струсит, не изменит своим убеждениям. И он мыслит самостоятельно то, что я больше всего ценю в людях.

Весь сегодняшний день я любовалась ими обоими, и мне было так хорошо. А вот теперь я сидела в мрачном и затхлом доме староверки Чугуновой. И опять в моей душе все взбаламутилось. Потому что так всегда было от малейшего прикосновения Василия. Но, не уважая его, я тянулась к нему, только он появлялся. Черт те что!

Когда я сидела в расстроенных чувствах на лежанке, а измученный Василий дремал, положив косматую, как у цыгана, голову мне на колени, за раскрытым окном показались две головы: седая профессорская и рыжеватая Марка. Они обеспокоенно и сконфуженно смотрели на нас.

Ну, уж знаете - заглядывать в чужие окна! Никогда от них этого не ожидала. Просто некультурно!

Василий сонно повернулся и только что не всхрапнул. Он, видимо, не досыпал ночей и теперь отдыхал так спокойно. Я была возмущена непрошеным заглядыванием в окна и сердито замахала руками. Михаил Герасимович и Марк медлили уходить, укоризненно поглядывая на меня. Василий открыл глаза.

- Кто там? - спросил он сонно.

- К тебе гости.

- А-а!!

Василий встал, потянулся и вразвалку пошел к окну.

- Это вы, профессор? Проходите!

Так же вразвалку он пошел открывать дверь. Гости смущенно вошли. Василий подвинул им стулья, они сели.

- Беспокоитесь за Таиску? - спросил он угрюмо.- Ну, конечно, раз один брат убийца, значит, другой насильник. Естественно ожидать... Таиска, скажи им, что такие возможности у меня были и в Москве.

- Не говори глупостей. Лучше подогрей самовар. Хозяин тоже мне. К тебе же гости пришли.

- Самовар еще горячий. Хотите чаю, гости?

- Пожалуй, выпьем чайку? - сказал профессор Марку.

- Спасибо.

Так как мы со стола еще ничего не убирали, кроме тарелок от щей, то сразу налили им чаю, подвинули закуску - вернее, это сделала я, так как Василий закурил папиросу. Гости не чинились. Марк выбрал кусок пирога побольше, а профессор наложил себе полную тарелку кислого молока и густо посыпал сахаром. Я тоже почувствовала голод, налила себе чаю и положила шанежку.

Мы сидели в переднем углу под киотом, пили чай и беседовали о международных событиях - они всегда волнующие, и мужчины весьма любят эту тему. Папа и Родион тоже. А я задумалась о том о сем... Меня вдруг сильно стало клонить ко сну. Все-таки я встаю эти дни рано, в шесть часов утра, и работаю по девять часов! Глаза у меня стали слипаться...

- Девочке пора спать! - услышала я голос Михаила Герасимовича.- Она сегодня хорошо поработала. Вставай, Тасенька! Здесь директор лесхоза с машиной. Обещал подвезти нас.

- Может, останешься ночевать? - спросил меня Василий.

- Благодарю. Ты не боишься один?

- Нет.

- Ну и прекрасно, советую отоспаться хорошенько!

Мы попрощались с Василием, а пять минут спустя и с Марком.

Спала я без снов, без просыпу, пока в окошко не стукнул Михаил Герасимович: пора лететь. Оказывается, я проспала. Лесной воздух!

И все-таки серьезного разговора с Василием я не избежала. Он пришел ко мне вечером в квартиру Марии Кирилловны; Пинегина все еще ночевала в больнице, а Даня - у Франсуазы Гастоновны. От ужина Василий отказался: сыт по горло.

- Будем говорить! - сказал он твердо.

- Выйдем на крыльцо?

- А там комары.

Он схватил меня за плечи и целовал, пока я не задохнулась. Когда я, опомнившись, стала вырываться, он сразу отпустил меня и, закурив, сел на стул возле окна.

- Я люблю тебя, Таиска! - сказал он, тяжело дыша.- Одну тебя только и любил в жизни. Ты мне нужна. Понимаешь? В чем дело? Разве я не вижу, как ты вся тянешься ко мне. Ты же любишь меня! Нам ничто не мешает. Я свободен. Ты - тоже! Завтра пойдем и зарегистрируемся.

- Не огорчайся, Василий, но я уже не люблю тебя больше.

- Неправда!

- Это правда, Вася! Я уже говорила тебе в Москве. Мне тяжело с тобой. Что-то давит, как чугун.

- Не переменить ли мне фамилию?

- Ну, как камень. Мне очень тяжело, когда мы вместе. Я не могу быть с тобой долго.

- Но почему?

- Не знаю.

- Давай разберемся. Ты не можешь простить, что я тогда...

- Давно забыла! Об этом не надо. Ладно, Василий, давай разбираться... Скажи мне только по правде, для чего ты живешь? Какая цель у тебя?

- Гм... Построение коммунизма во всем мире.

- Какие насмешливые и колючие стали у тебя глаза. Ты циник, Василий!

- Какая ты дура, Таиска! Набили тебе мозги.- Он ухмыльнулся.- Я ж тебе предложение делаю, а ты сразу мне устную анкету. В школе, что ли, вас так натаскали? Приходилось мне присутствовать на приемных экзаменах в институт... Такой низкий культурный уровень и такой высокий идейный удавиться можно! Все эти высокие слова - чепуха на постном масле! На самом деле каждый живет для себя, для своей семьи и в жизни ищет только успеха да благополучия. И прикрывает это высокими словами. На собраниях выступают, а ты на самом деле так думаешь. Потому ты и есть дура. Но я тебя и дурочку люблю! Я вышла на крыльцо. Комаров не было. Дул ветер. Я села на ступеньки. Василий вышел вслед за мной, сел рядом.

- Что же будем делать? - спросил он уныло.

- Расставаться, Василий. Не могу понять, зачем тебе именно я?

- Ты меня освежаешь, как утро, как ветерок, Таиска! Не представляю, как я буду жить без тебя... Я бы мог обмануть... Прикинуться дурачком. Но учти, я тебя не обманывал никогда. Я - весь тут! Полюби меня черненьким, а беленького всякая полюбит.

Я не выдержала и заплакала.

- Ну, не плачь, я завтра уеду. Все-таки я еще буду ждать тебя год, два, три... не знаю сколько. Подумай! Потом, наверно, женюсь. Если решишь позови меня.

- Я... не позову.

- Ну, ладно, не плачь. Завтра ведь уезжаю. Чего еще там! Разве я тебе причинил зло?

- Нет.- Слезы у меня так и лились. Носовой платок я оставила в сумке и вытирала слезы подолом широкой юбки.

- Зачем ты юбкой-то? Эх! - Он вытащил носовой платок и сам вытер мне слезы со щек и подбородка.

Мы долго сидели, обнявшись на прощанье. Шумели на ветру сосны. Василий рассказывал о своих ребятишках, о работе, о людях, которые его окружали. По безмолвному договору мы не касались больше острых тем.

Когда он далеко за полночь собрался уходить, я неожиданно для себя сказала:

- Если хочешь, оставайся до утра. Это ведь не имеет значения.

Он с любопытством посмотрел на меня и вдруг улыбнулся добро и хорошо. Мы стояли посреди комнаты.

- Какой щедрый дар! Жалко меня стало! Ты добрая, Таиска. Но я в милостыне не нуждаюсь. Да и жаль тебя. Знаешь, Таиса, что-то есть в тебе от Дон Кихота - беззащитное, ранимое. Потому я никогда не мог тебя обидеть. До свидания. Не говорю - прощай. Не поминай лихом.- Он низко, по-деревенски как-то, поклонился.