Габриэль Городецкий - Роковой самообман Страница 13

Распространив систему безопасности СССР на Балтийское море посредством мира, навязанного Финляндии, Сталин приступил к выполнению последнего пункта соглашения Молотова — Риббентропа. Бессарабия была отобрана у турок в 1812 году. Часть ее перешла к Румынии после Крымской войны, но была возвращена после войн 1877–1878 гг. По Договору в Нейи в 1919 г. весь регион отошел к Румынии. Хотя Сталин ссылался на этнические и исторические причины для оправдания претензий русских на Бессарабию, они были продиктованы прежде всего ощущением надвигающейся английской угрозы на Черном море. Распространение советской системы безопасности на устье Дуная создавало необходимую глубину обороны для Севастополя и Одессы, находившихся всего лишь в 40 км от румынской границы. Даже британский посол в Бухаресте неохотно признавал, что больше, чем территориальные приобретения или участие в контроле над нефтепромыслами, русских привлекало «право разместить гарнизоны в некоторых местностях на севере и иметь представителей и, по мере возможности, войска в румынских портах». Он и впоследствии придерживался этого мнения, убедительно утверждая: «С точки зрения русских, Бессарабия важна не только в силу этнографических соображений. Она могла бы стать великолепным плацдармом для германского удара в сердце Украины с развитием движения на Киев и Припять, подобные марши германское командование с таким успехом осуществило в своих кампаниях в Польше и Западной Европе. Лучшим средством защиты от такого маневра для России было бы создание линии обороны по Карпатам и дельте Дуная»{171}. Преимущественное внимание Советов к контролю над Дунаем подтверждает тот факт, что они заставили румын участвовать в специальной смешанной комиссии, созданной в Одессе в дни оккупации для проведения границы в устье Дуная{172}.

Оккупация Северной Буковины также мотивировалась стратегическими соображениями. Она принесла Сталину контроль над главными железными дорогами между Украиной и Бессарабией через Черновцы и Львов. Шуленбург прилагал титанические усилия, чтобы скрыть от Гитлера стратегические замыслы Сталина, представляя раздел Буковины как шаг, навязанный Кремлю украинским окружением Сталина. Он напирал на тот факт, что Молотов с готовностью согласился «отказаться от претензий России на Карпатскую Украину». Он предпочел навести глянец на реальные мотивы Советов, таившие в себе потенциальную угрозу столкновения советских интересов с германскими{173}. Для короля. Кароля стало невозможным отвести от себя удар посредством внезапного улучшения отношений. Напротив, Молотов начал готовить почву для аннексии, собирая сведения о вооруженных конфликтах на границе{174}.

Заручившись одобрением Муссолини, Сталин тщательно приурочил аннексию к моменту, пока «внимание воюющих стран приковано к западному фронту»{175}. Существенной стороной акции должна была быть быстрота, учитывая находившиеся в его распоряжении многочисленные свидетельства германских намерений захватить Румынию в тиски, возможно, вместе с итальянцами, как только будет окончена битва с Англией. Отставка прозападного министра иностранных дел Гафенку 30 мая укрепила в Кремле впечатление, что Румыния качнулась в сторону Германии{176}. Благоприятным временем представлялся конец июня, когда, согласно некоторым разведывательным донесениям, легшим на стол Сталина, Гитлер планировал атаковать Англию{177}. Готовясь к следующему шагу, Сталин согласовал с немцами вопрос о возобновлении поставок, которые фактически прекратились{178}.

21 июня генерал-лейтенант Эрнст Кестринг, с давних пор бывший германским военным атташе в Москве, сообщил советскому наркому обороны о жестких условиях, навязанных Франции, и унижении, испытанном ею при подписании капитуляции в «историческом вагоне» в Компьене{179}. В течение дня Шуленбурга спешно вызвали в Кремль и проинформировали, что Советский Союз долго и терпеливо ждал решения бессарабского вопроса, но «дальше ждать нельзя»; Молотов даже не дал Шуленбургу времени проконсультироваться со своим руководством{180}. Новость о том, что Сталин собирается войти в Бессарабию, явилась для Шуленбурга неприятным сюрпризом. В дни триумфа Германии во Франции подобный воинственный шаг был весьма неожиданным, учитывая, что Гитлер мог собрать достаточно войск «для кампании против Советского Союза и с легкостью дошел бы до Урала»{181}. Однако, поскольку шла Битва за Англию, Гитлеру оставалось лишь придерживаться обязательств, данных Риббентропом в ходе его визита в Москву. В то же время он в полной мере использовал советские действия для укрепления своего влияния в Юго-Восточной Европе. Чтобы предвосхитить выдвижение венграми и болгарами их собственных претензий, что могло бы угрожать жизненным экономическим интересам Германии в Румынии, Гитлер перехватил инициативу, предложив себя как посредника и спасителя этих стран от большевизма. Королю Каролю было настоятельно рекомендовано уступить Бессарабию без сопротивления{182}.

В ночь на 26 июня Молотов предъявил румынам ультиматум с требованием немедленной эвакуации из Бессарабии{183}. В качестве последнего средства румыны попытались втянуть в конфликт Германию. Как предупреждал германский посол в Бухаресте, румыны готовы разжечь пожар на Балканах, что с военной точки зрения «глупо». Они, по-видимому, намеренно затягивали переговоры с русскими, надеясь, что после победы на западе Германия «в конце концов все-таки захочет убрать русских с Балкан»{184}. Сталин, однако, подготовился на все случаи. Просьба румынского правительства о продлении переговоров, поданная через час после истечения срока ультиматума, была отклонена. Молотов проинформировал румынского посла о приказе «очистить румынским войскам территорию Бессарабии и северной части Буковины», завершив эвакуацию «полностью» в три дня{185}. Затем Шуленбургу сообщили, что Красной Армии уже дан приказ перейти Днестр и он не может быть отменен{186}.

Получив ультиматум, король Кароль, буквально в бешенстве, вызвал германского посла во дворец. Однако бесконечные интриги короля лишили его всякого уважения в глазах всех великих держав. Риббентроп прямо обвинил его в натравливании одной воюющей стороны на другую, когда он сначала получил английские гарантии, а потом искал поддержки у Германии, после того как ее превосходство стало очевидным{187}. К своему ужасу, король обнаружил, что итальянцы тоже сочувствовали претензиям русских{188}. В конце концов он попытался заручиться поддержкой англичан, мрачными красками рисуя советскую угрозу Проливам. Он призывал Черчилля действовать, «как лорд Солсбери и мистер Дизраэли, когда Бессарабия перешла в другие руки в 1878 г.». Но в Лондоне к подобным намекам отнеслись как к «желанию румын в настоящий момент напугать нас до дрожи замыслами русских»{189}.

В конечном итоге румыны получили лишнюю пару часов для завершения вывода войск и на них возложили ответственность за сохранность железных дорог, мостов, аэродромов и промышленных комплексов{190}. Потенциальные претензии со стороны Болгарии и Венгрии не оставили королю Каролю другого выбора, как вверить свою судьбу Германии. Сталин, ослепленный своим маленьким успехом и уверенный в сотрудничестве Гитлера на Балканах, не увидел, как его хорошо срежиссированная акция на деле толкнула Румынию в германские объятия{191}.

Английские интриги вокруг Балкан

Новая российская историография приняла сторону историков времен холодной войны, возлагая лично на Сталина вину за неспособность Советов организовать эффективное сопротивление Германии. Теперь заявляют, что, отклонив предложения англичан и французов объединиться в борьбе за Балканы, Сталин упустил золотой шанс предотвратить войну с Германией{192}, не обращая, однако, внимания на контекст, в котором они были сделаны. Постановка балканского вопроса на повестку дня вскоре после падения Франции была несвоевременной, так как раскрывала истинные замыслы Союзников. Наследие долгой вражды и взаимных подозрений обусловило неудачу предложений, поступивших в таких обстоятельствах.

К лету 1941 г. Балканы стали не только единственным форпостом Британии в Европе, но и ключом к ее имперским владениям в Средиземноморье и на Ближнем Востоке. Осенью 1939 г. Черчилль, Первый Лорд Адмиралтейства, запоздало попытался привлечь на свою сторону Советский Союз в борьбе против Германии; попытки втянуть СССР в войну стали как бы его фирменным знаком. Значение, которое он придавал Балканам, было доведено до общего сведения в его знаменитой речи по радио вскоре после заключения пакта Молотова — Риббентропа: «Я не могу предсказать действий России. Это тайна, покрытая мраком. Но, возможно, ключ к ней есть. Этот ключ — национальные интересы России. И не в интересах безопасности России будет, если Германия утвердится на берегах Черного моря или захватит Балканские государства и покорит славянские народы Юго-Восточной Европы. Это противоречило бы историческим жизненным интересам России»{193}. Он не скрывал от Майского своих планов обеспечения выхода в Черное море и недопущения германского контроля над устьем Дуная, откуда, по его мнению, Германия протянет свои руки к Малой Азии, Ирану и Индии{194}.