Донские казаки в начале ХIХ столетия - А. В. Блинский Страница 13

Таким образом главная турецкая армия очутилась вдруг отрезанной от всех своих сообщений и шесть недель должна была претерпевать все бедствия самой строгой осады. Голод, снег и морозы породили между турками повальные болезни и сильную смертность. Все лошади пали или были съедены. Несчастные мусульмане стали питаться падалью и, не имея дров, оставались под покровом холодного, сурового неба. «Лагерь их, – говорит очевидец, – являл совершенное подобие острова, окруженного морем и ежечасно угрожаемого потоплением». Наконец великий визирь, которому грозила неминуемая личная гибель, в ночь на 3 ноября покинул стан и бежал в Рущук один, на рыбачьей лодке. После его бегства войска держались недолго, – и в половине ноября жалкие остатки этой армии, уменьшившейся с тридцати до двенадцати, положили оружие. Война окончилась, и полк Иловайского получил приказание возвратиться в Россию.

Пленение Кутузовым турецкой армии у Слободзеи. 1811 год.

Таким образом, в течение трех лет, проведенных в Турции, Иловайский, можно сказать, не выходил из боя. Кроме трофеев, добытых в визирьском стане, его казаки отбили у турок разновременно восемь орудий, шестнадцать знамен и доставили храброму своему командиру чины подполковника и полковника, георгиевский крест в петлицу, Анну и Владимира на шею.

Когда началась Отечественная война, полк Иловайского стоял на Волыни, в составе Второй Западной армии, и вместе с ней отступал к Смоленску. На пути, около Мира, присоединился к армии Платов со значительным числом казачьих полков. Здесь-то, в окрестностях этого местечка, произошло первое горячее кавалерийское дело с французами.

Рейд донских Казаков Платова, 1812.

27 июня сильный отряд французской конницы двигался по дороге к деревне Романовой. Впереди всех шли польские уланы, под начальством отважного Рознецкого, который самоуверенно обещал в тот день королю Иерониму хорошо проучить казаков, чтобы отбить у них охоту тревожить французские бивуаки. Привыкнув видеть их всегда отступавшими, Рознецкий неосторожно отделился со своим полком далеко от авангарда и не заметил, как казаки, ехавшие до этого вразброд, вдруг сдвинулись в лаву, гикнули и в одно мгновение охватили полк… Пока французы принеслись на выручку, уланы Рознецкого были уничтожены в буквальном смысле слова: из восьмисот человек – пятьсот, вместе с храбрым своим командиром, легли на месте под казацкими дротиками, а триста с восемнадцатью офицерами были захвачены в плен. Новая атака французской кавалерии также не имела успеха и кончилась тем, что два храбрейшие полка, шассеры и конно-гренадеры, были истреблены «на прах», как выражается Платов в своем донесении.

Бой у Романовой замечателен тем, что наводит самих французов на грустные размышления по поводу их кавалерии в сравнении с нашими казаками.

«Не правда ли, – говорит французский генерал Моран, – какое чудное зрелище представляла собой наша кавалерия, когда, блистая при лучах июньского солнца золотом и сталью, она гордо развертывала свои стройные линии на берегу Немана? Но какое горькое воспоминание оставили по себе те бесполезные, истощавшие ее маневрирования, которые она должна была употреблять против казаков, прежде презираемых, но сделавших для спасения России более, чем сделали все ее регулярные армии…

Каждый день видели их в виде огромной завесы, покрывавшей горизонт, от которой отделялись смелые наездники и подъезжали к самым нашим рядам. Мы развертывались, смело кидались в атаку и совершенно уже настигали их линии, но они пропадали как сон, и на месте их видны были только голые березы и сосны. По прошествии часа, когда мы начинали кормить лошадей, черная линия казаков снова показывалась на горизонте и снова угрожала нам своим нападением; мы повторяли тот же маневр и по-прежнему не имели успеха…

Таким образом самая лучшая, самая храбрая кавалерия, какую только когда-нибудь видели, была измучена и изнурена людьми, которых она считала недостойными себя, но которые тем не менее были истинными освободителями своего отечества. И эти люди возвратились на Дон с добычей и славой, а мы оставили Россию, покрытую костями и оружием своих непобедимых воинов».

Вскоре после этого дела, когда наши армии приблизились к Смоленску, главнокомандующий образовал особый летучий отряд барона Винценгероде, в состав которого вошел, между прочим, и полк Иловайского. Винценгероде должен был прикрывать Санкт-Петербургский тракт и не давать французам возможности распространять свои действия вглубь Русской земли.

Неотступно и шаг за шагом следя за неприятелем, Винценгероде дошел до Москвы и стал от нее в двух переходах по Петербургской дороге. Авангард его, под командой Иловайского, был выдвинул еще вперед и расположился у Чашникова. Таким образом, стоя ближе всех к неприятелю, Иловайский лучше других знал бедственное положение великой армии, и через него император получал самые первые и свежие известия обо всем, что происходило в несчастной столице. Лихие казаки его, с каждым днем становясь смелее и смелее, окружили Москву тонкой, непроницаемой цепью своих одиночных разъездов, врывались даже в самый город, ловили курьеров, перехватывали почты и каждый день приводили по несколько десятков пленных. От этих пленных Иловайский узнал однажды, что в деревню Химки прибыл значительный французский отряд. Собрав своих казаков, ночью 14 сентября, он внезапно, на самом рассвете, напал на французов, разбил их наголову и взял до трехсот человек в плен. Эта первая победа, бывшая, так сказать, предвозвестницей Тарутинского боя, доставила Иловайскому чин генерал-майора и особое благоволение императора.

7 октября французы наконец оставили Москву. Иловайский первым вошел в нее через Тверскую заставу, – и здесь-то, между заставой и Петровским дворцом, произошло его горячее кавалерийское дело с полуторатысячной венгерской конницей. Казаки смело атаковали противников, и в то время, когда венгры показали им тыл, дорогу им заступила целая толпа мужиков, вооруженных топорами, косами и всем, что ни попало под руки. Произошло ужасное кровопролитие, и только остатки гордых венгерских гусар укрылись в Кремле, где поспешили запереть ворота.

«Я был очевидцем этого боя, – писал Винценгероде императору Александру, – и не могу довольно нахвалиться искусством и мужеством генерала Иловайского, который распоряжался своими казачьими полками так, что, несмотря на громадное превосходство неприятеля в силах, обратил его в бегство и полонил у него шестьдесят два человека».

«Привыкнув считать всегда венгерскую конницу первой в мире, – говорил впоследствии Винценгероде, – я после атаки Иловайского должен сознаться, что наши донцы превосходят даже и венгерских гусар».

От ворот разоренной Москвы и вплоть до пепелища Смоленска отряд Винценгероде, перешедший под начальство генерал-адъютанта Кутузова, неотступно сидел на плечах французов, и Иловайский