Жоффруа Виллардуэн - Завоевание Константинополя Страница 14

[РАЗРЫВ КРЕСТОНОСЦЕВ С АЛЕКСЕЕМ IV. ВТОРАЯ ОСАДА КОНСТАНТИНОПОЛЯ (ноябрь 1203 — апрель 1204 г.)]

В это время случилось у них одно событие, которым бароны и остальные воины были весьма опечалены: умер аббат Лоосский, который был святым и праведным человеком и который желал блага войску; и был он монахом цистерцианского ордена.

Император же Алексей довольно долго находился в походе, куда отправился, — до праздника св. Мартина{406}; и тогда он возвратился обратно в Константинополь. Велика была радость от его возвращения, так что греки и константинопольские дамы выехали навстречу своим друзьям пышной кавалькадой; и пилигримы тоже поехали навстречу своим, возвращению которых весьма возрадовались. Итак, император вернулся в Константинополь, во Влахернский дворец; а маркиз Монферратский и другие бароны вместе с пилигримами вернулись к себе.

Император, который весьма успешно сделал свое дело и решил, что он от них более не зависит, возгордился по отношению к баронам и ко всем тем, которые сделали ему столько добра, и даже не поехал повидаться с ними в лагерь, как имел обыкновение делать раньше{407}. И они послали к нему, и просили его уплатить им деньги, которые он обязался уплатить{408}. А он откладывал и откладывал уплату со дня на день; и время от времени он предоставлял им жалкие суммы; и наконец уплата и вовсе прекратилась{409}.

Маркиз Бонифаций Монферратский, который послужил ему больше других{410} и к которому он был благожелательнее, частенько наведывался к нему; и он упрекал его за вину перед ними, и напоминал ему о той великой службе, что они ему сослужили, столь великой, какая никогда никому не делалась. А тот водил его за нос отсрочками и не выполнял ничего из того, что обязался: и дело зашло далеко настолько, что они увидели и ясно поняли, что он ищет причинить им только зло.

И бароны войска, а также дож Венеции держали совет. И они сказали, что поняли, что император не выполнит никаких обязательств и что он никогда не говорил им правды; что надо послать к нему добрых послов, чтобы потребовать от него выполнения их соглашения и чтобы напомнить ему о той службе, которую они ему сослужили, и спросить, хочет ли он исполнить, что предлагают послы; и что ежели он не хочет исполнить, то бросить ему от их имени вызов и твердо объявить, что они обеспечат причитающееся им, как сумеют.

Для этого посольства были избраны Конон де Бетюн и Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампанский, и Милон ле Бребан из Провэна. И дож Венеции направил туда трех знатных мужей из своего совета{411}. Послы сели тогда на своих коней, опоясавшись мечами, и сообща поскакали ко Влахернскому дворцу. И знайте, что они пошли на весьма опасное дело и пустились на великое приключение — по причине вероломства греков.

И вот у ворот они спешились, и вошли во дворец, и увидели императора Алексея и императора Сюрсака, его отца, восседавших бок о бок на двух тронах; а рядом с ними восседала императрица, которая была супругой отца и мачехой сына и была сестрой короля Венгрии, дамой прекрасной и доброй; и было с ними множество знатных мужей, и все это походило прямо на двор могущественного властителя.

По согласию остальных послов слово молвил Конон де Бетюн, который был мудр и весьма красноречив: «Государь, мы пришли к тебе от лица баронов войска и от дожа Венеции. И знай, что они напоминают тебе о той великой службе, которую сослужили тебе, как это ведомо всякому и само по себе очевидно. Вы поклялись им, вы и ваш отец, выполнить соглашение, которое вы заключили с ними, и у них имеются ваши грамоты об этом{412}; вы не соблюли соглашения так, как должны были.

Многажды они увещевали вас об этом, и мы увещеваем вас от их имени перед всеми вашими баронами соблюсти соглашение, которое заключено между вами и ими. Ежели вы это сделаете, то они будут вполне удовлетворены; а ежели вы не сделаете этого, то знайте, что с этого часа они не станут считать нас ни сеньором, ни другом, но постараются добиться того, что им причитается, всеми способами, какими только сумеют. И передают они вам, что не причинили бы вам зла, ни вам, ни кому-либо другому, не бросив вызов: ибо они никогда не совершали предательства, и в их стране нет обычая поступать таким образом. Вы хорошо слышали то, что мы вам сказали, решайте же, как вам будет угодно».

Греки сочли этот вызов великим чудом и великой дерзостью, и они сказали, что никто и никогда не отваживался бросать вызов императору Константинополя в его покоях. Император Алексей весьма зло глядел на послов{413}, и все остальные, которые до тех пор глядели на них с таким благоволением.

И тут поднялся в императорских покоях великий шум; и послы повернули назад, и подошли к воротам, и вскочили на своих коней. Когда они уже были за воротами, не было никого среди них, кто бы сильно не возрадовался; и это было не так уж удивительно, ибо они спаслись от великой опасности; ведь они чуть ли не наверняка были недалеки от того, чтобы быть умерщвленными или схваченными. Таким образом, они возвратились в лагерь и рассказали баронам, как действовали. Так началась война; и всяк, кто мог чем-либо навредить другому, вредил и на суше, и на море. Франки и греки бились во многих местах: и никогда, благодарением Божьим, они не бились без того, чтобы греки не теряли больше, чем франки. Война длилась таким образом долгое время, до глубокой зимы{414}.

[ПОПЫТКА ВИЗАНТИЙЦЕВ СПАЛИТЬ ФЛОТ ЛАТИНЯН (1 января 1204 г.)]

И тогда греки придумали некую великую уловку: они взяли 17 больших кораблей и наполнили все их большими деревянными плахами и всякими горючими вещами — паклей, смолой, бочками, и выждали, пока с их стороны подул сильный ветер. И вот однажды в полночь они подбросили огонь в эти корабли и поставили их паруса по ветру, дав пламени разгореться весьма высоко, так что казалось, будто вся земля пылает. И вот эти корабли подплыли к флоту пилигримов; и в лагере поднялся крик; и пилигримы повсюду схватились за оружие. Венецианцы же быстро взошли на свои корабли, и все остальные, у которых были корабли, и они стали защищать их от пламени как только могли{415}.

И ясно свидетельствует Жоффруа, маршал Шампани, который составил это произведение, что еще никогда люди не пособляли себе на море лучше, чем это делали венецианцы; ибо они кинулись на галеры и в лодки нефов{416}; и они подцепляли суда{417} крючьями, и силой утаскивали их прямо на глазах своих врагов из гавани, и ставили их по течению Рукава, и пускали их плыть объятыми пламенем вниз по Рукаву. А греков столпилось на берегу столько, что не было им ни края, ни меры; и крик стоял столь великий, что казалось, будто земля и море раскалываются; и они всходили на лодки и в шлюпки и стреляли в наших, которые сражались с огнем, и там были раненые.

Рыцари в лагере, как только услышали крик, все вооружились; и боевые отряды выступили в поле, каждый в своем месте, сообразно тому, где был размещен. И они боялись, как бы греки не напали на них с равнины.

Этим тяготам и этим волнениям они подвергались до наступления утра. Однако с помощью Божьей наши не понесли никаких потерь, кроме одного пизанского корабля, который был полон товарами: он сгорел в огне. Великой опасности подвергались они этой ночью, боясь, как бы их флот не был сожжен, ибо тогда они все потеряли бы и не смогли бы уйти оттуда ни по суше, ни по морю. Вот какую награду хотел дать им император Алексей за службу, которую они ему сослужили.

[ГИБЕЛЬ АЛЕКСЕЯ IV. ПЕРЕХОД ИМПЕРАТОРСКОЙ ВЛАСТИ К МОРЧУФЛЮ (29 января — 8 февраля 1204 г.)]

И тогда увидели греки, которые порвали таким образом с франками, что не может быть больше и речи о примирении, и они держали тайно совет между собой, чтобы предать своего сеньора{418}. Был там некий грек, к которому император питал большее расположение, чем ко всем прочим, и который больше, чем кто-либо, втянул его в распрю с франками. Звали этого грека Морчуфль{419}.

По совету и с согласия других однажды вечером, точнее в полночь, когда император Алексей спал в своих покоях, те, кто должен был его охранять, сам Морчуфль{420} и другие, кто был вместе с ним, схватили его в его постели и бросили в темницу как узника. И Морчуфль с помощью и по совету прочих греков обулся в алые сапожки и стал императором. Потом его короновали в Святой Софии. Подумать только, ведь никогда никем не было совершено столь ужасное предательство.